(1) Мы можем кое-что узнать о «скрытой неразвитой сущности» (если
использовать выражение Гегеля11.21) личности и государства только в том случае,
если личность и государство развиваются и только если мы будем
исследовать их историю. Следующий шаг в развитии этой доктрины —
принятие историцистского метода, т. е. принципа, согласно которому
мы можем приобрести знание о социальных объектах или сущностях
только в результате использования исторического метода, т. е. путем
изучения социальных изменений. Однако эта доктрина заставляет
сделать и другие шаги (особенно, если ее связать с гегелевским
моральным позитивизмом, который отождествляет познанное, а также
действительное с благом). Она ведет к поклонению истории и
экзальтированному восприятию ее как великого театра действительности
и мирового суда.
(2) Изменение, раскрывающее скрытое в неразвитой сущности, — это
единственный способ выявить сущности, т. е. потенции или семена,
которые с самого начала были присущи изменяющемуся объекту. Эта
доктрина приводит к историцистской идее исторической судьбы или
неизбежного сущностного предопределения. Как показал позже Гегель11.22, «то, что мы назвали
принципом, конечной целью, определением…» есть не что иное, как
«скрытая неразвитая сущность»11.a. В соответствии с этим, что бы ни случилось с
человеком, нацией или государством, все это следует рассматривать и
понимать как проистекающее из сущности, из реальной вещи, реальной
«личности», которая проявляет себя в этом человеке, нации или
государстве. «Судьба человека непосредственно связана с его
собственным бытием. Человек, конечно, может бороться с этой судьбой,
но в действительности она является частью его жизни». Эта (данная
Э. Кэйрдом11.23)
формулировка гегелевской теории судьбы явно представляет собой
историцистский и романтический аналог аристотелевской теории,
согласно которой все тела стремятся к своим собственным
«естественным местам». Это, конечно, всего лишь напыщенное выражение
банального утверждения, согласно которому все, что случается с
человеком, зависит не только от внешних обстоятельств, но также и от
него самого, от того, каким образом он реагирует на эти
обстоятельства. Однако наивному читателю крайне приятно
почувствовать себя способным понять и ощутить истину этой глубокой
премудрости, которую нужно выражать при помощи таких волнующих слов
как «судьба» и особенно «его собственное бытие».
(3) Для того, чтобы стать действительной или реальной, сущность
должна раскрыть себя в изменении. Эта доктрина примет позже у Гегеля
следующую форму11.24: «То,
что есть в себе, есть… способность, но оно еще… не стало
существующим… Лишь благодаря деятельности… осуществляется…
понятие». Таким образом, если я хочу «стать существующим»
(действительно, весьма скромное желание), то я должен «утвердить
свою личность». Эта все еще популярная теория ведет, как ясно
осознавал Гегель, к новому оправданию теории
рабства. Самоутверждение в той мере, в какой затрагиваются отношения
данного человека к другим людям, означает11.25 попытку господствовать над
ними. Действительно, Гегель считал, что все личностные отношения
можно указанным образом свести к фундаментальному отношению
господина и раба, господства и подчинения. Каждый должен стремиться
утвердить и проявить себя, а тот, кто не обладает храбростью и
способностью к сохранению собственной независимости, должен стать
рабом. Эта очаровательная теория личностных отношений имела свой
аналог в гегелевской теории международных отношений. Нации должны
самоутверждаться на сцене истории, их долг — борьба за господство в
мире.
Все эти далеко идущие историцистские следствия, которые под другим
углом зрения будут рассмотрены в следующей главе, дремали более
двадцати столетий, «скрытые и неразвитые» в аристотелевском
эссенциализме. Таким образом, аристотелизм оказался еще более
плодовитым и многообещающим, чем предполагали многие из его
поклонников.
II
Главную опасность для нашей философии, кроме лени и
расплывчатости, представляет схоластика,… которая неясное
трактует так, как если бы оно было точным…
Ф. П. Рамсей
МыD.c уже достигли той точки,
в которой можем, не откладывая на более
поздний срок, перейти к анализу историцистской философии Гегеля
или, во всяком случае, к кратким комментариям хода развития
историцизма от Аристотеля до Гегеля в период возникновения и
становления христианства. Обсуждение этих вопросов будет проведено в
разделе III, завершающем эту главу. Теперь же в порядке отступления
я попытаюсь обсудить одну более техническую проблему —
аристотелевский эссенциалистский метод определений.
Проблема определений и «значения терминов» не оказывает
непосредственного влияния на историцизм. Однако она была
неисчерпаемым источником путаницы и специфического способа болтовни,
который, будучи соединен с историцизмом, породил в уме Гегеля то
зловредное интеллектуальное заболевание нашего времени, которое я
называю философией оракулов. Именно эта проблема послужила наиболее
важным исходным пунктом аристотелевского, к сожалению, все еще
продолжающегося интеллектуального влияния, т. е. той чисто словесной
и пустой схоластики, которая заразила не только средневековую, но и
нашу современную философию. Даже такая современная философия, как
философия Л. Витгенштейна11.26, заражена, как мы увидим,
этой болезнью. Развитие мысли после Аристотеля можно, как мне
кажется, резюмировать следующим образом: каждая дисциплина, как
только она начинала использовать аристотелевский метод определений,
останавливалась в своем развитии, впадая в состояние пустых
словопрений и голой схоластики, и, наоборот, степень, в которой
различные науки оказывались способны к прогрессу, зависела от того,
насколько они смогли избавиться от аристотелевского
эссенциалистского метода. (Именно поэтому наша «социальная наука» до
сих пор в основном принадлежит к средним векам.) Обсуждение нами
метода определений по необходимости будет несколько абстрактным,
поскольку сама эта проблема столь тщательно запутана Платоном и
Аристотелем, а их влияние породило столь глубоко укоренившиеся
предрассудки, что разоблачить эти предрассудки не так
просто. Несмотря на все это, анализ источника столь большой путаницы
и столь пространных словопрений несомненно представляет определенный
интерес.