Для того, чтобы применить эти рассуждения к проблеме общественного
характера научного метода, позвольте теперь предположить, будто
Робинзон Крузо преуспел в строительстве на своем острове физических и
химических лабораторий, астрономических обсерваторий и т.п., а также в
написании множества трудов, обоснованных наблюдениями и
экспериментами. Давайте даже предположим, что он имел в своем
распоряжении неограниченное время и что он преуспел в создании и
описании научных систем, которые в действительности совпадают с
результатами, признанными в настоящее время нашими
учеными. Рассматривая характер крузонианской науки, некоторые люди,
на первый взгляд, склонны будут утверждать, что это и есть подлинная,
а не «богооткровенная наука». Без сомнения, крузонианская наука имеет
гораздо больше сходства с наукой, чем та научная книга, которая была
создана ясновидцем, поскольку Робинзон Крузо в значительной мере
использовал научный метод. Тем не менее, я утверждаю, что эта
крузонианская наука все же относится к разряду «откровений», ибо в ней
отсутствует один важный элемент научного метода, а то, что Крузо
пришел к результатам, к которым пришли мы — это нечто случайное или
чудесное, как это было в случае с ясновидцем. Действительно, ведь
кроме Крузо некому было проверять его результаты, кроме него некому
было корректировать его предубеждения, которые являются неизбежным
следствием его личной ментальной истории. Никто не помогал ему
избавиться от той удивительной слепоты в отношении возможностей,
присущих собственным результатам, которая возникает под воздействием
того, что большинство таких результатов получено с помощью
сравнительно неудачных подходов. Что же касается научных трудов,
созданных по нашему предположению Крузо, то лишь в попытках объяснить
свои работы кому-либо, кто их не делал, он мог бы выработать у себя
способность к внятному и рассудительному общению, которая является
важной частью научного метода. В одном же пункте — правда,
сравнительно незначительном — «богооткровенный» характер крузонианской
науки особенно очевиден. Я имею в виду сделанное Крузо открытие
«поправок на личные качества наблюдателя» (предположим, что он сделал
такое открытие), то есть открытие характерного для него самого
времени реакции, оказывающего влияние на его астрономические
наблюдения. Предположим, что он действительно открыл изменение времени
реакции и это привело его к необходимости ввести поправки на это
изменение. Если теперь мы сравним этот способ открытия времени реакции
с тем, которым оно было открыто в «общественной» науке — через
противоречия между результатами различных наблюдателей, — тогда
«богооткровенный» характер науки Робинзона Крузо действительно станет
совершенно очевидным.
Подводя итог этим рассуждениям, можно сказать, что «научная
объективность» не есть продукт индивидуальной беспристрастности
ученого. В действительности научная объективность является продуктом
общественного характера научного метода. Индивидуальная же
беспристрастность ученого — в той мере, в какой она существует —
является не источником, а скорее результатом социально или
институционально организованной объективности науки.
И кантианцы и гегельянцы23.9
совершают одну и ту же ошибку, допуская, что наши исходные предпосылки
(поскольку они являются прежде всего безусловно незаменимыми
инструментами, в которых мы нуждаемся для активного «создания» опыта)
не могут ни изменяться по решению, ни отвергаться посредством
эксперимента, что они находятся над и вне научных методов проверки
теорий, составляя базисные, исходные предпосылки всего, что можно
мыслить. Такое допущение является преувеличением, основанным на
непонимании отношений между теорией и опытом в науке. Одно из
величайших достижений нашей эпохи принадлежит А. Эйнштейну, который
установил следующее: опираясь на наш опыт, мы можем задавать вопросы и
пересматривать наши предпосылки, относящиеся даже к пространству и
времени, т.е. к понятиям, которые должны быть необходимыми
предпосылками всех наук и принадлежать к «категориальному аппарату»
науки. Таким образом, мы можем сказать, что скептическая атака на
науку, начатая социологией знания, потерпела неудачу. Этот вывод
вытекает из понимания природы научного метода. Эмпирический метод
следовательно, демонстрирует то, что он вполне способен сам себя
защитить.
Эмпирический метод защищает себя не посредством искоренения раз и
навсегда всех предубеждений. Он может избавляться от них только по
одному. Классический случай в этом отношении представляет собой
проведенное опять-таки Эйнштейном исследование наших предубеждений
относительно времени. Эйнштейн не ставил задачу исследовать
предубеждения, он даже не ставил задачу подвергнуть критике наши
представления о пространстве и времени. Его проблема была конкретной
физической проблемой: переработать теорию, разрушенную множеством
экспериментов, которые в свете этой теории казались противоречащими
друг другу. Эйнштейн вместе с другими физиками полагал, что этот факт
означает, что данная теория ошибочна. Однако он обнаружил, что если ее
изменить в пункте, который издавна рассматривался всеми как
самоочевидный и который поэтому ускользал от внимания ученых,
трудности могут быть устранены. Другими словами, он просто применил
метод научной критики, метод изобретения и элиминации теорий, метод
проб и ошибок. Все это, конечно, не привело к отказу от всех наших
предубеждений. Скорее в результате этого было обнаружено, что мы
узнаем о наличии у нас предубеждений лишь после того, как избавляемся
от них.
Итак, следует признать, что в каждый момент времени наши научные
теории зависят не только от экспериментов и т.п., проведенных к этому
моменту, но также от предпосылок, которые мы принимаем без
доказательств, т. е. принимаем, не осознавая их (хотя использование
определенных логических методов может помочь их выявлению). Однако,
глядя на этот твердый слой предубеждений, мы можем сказать, что наука
способна изучать и разбивать некоторые из своих панцырей. Процесс этот
никогда не может быть завершен, но не существует и никакого
определенного барьера, перед которым он должен резко
остановиться. Любое допущение в принципе может быть подвергауто
критике. Научная же объективность состоит в том, что критиковать может
любой.
Научные результаты «относительны» (если этот термин вообще можно
использовать) лишь постольку, поскольку они являются результатами
определенной стадии научного развития и подлежат смещению в ходе
научного прогресса. Это, однако, не значит, что истина
«относительна». Если утверждение истинно, оно истинно всегда23.10. Это значит, что
большинство научных результатов имеют характер гипотез,
т.е. утверждений, доказательство которых не могут быть окончательными
и которые поэтому могут быть пересмотрены в любое время. Приведенные
соображения (которые я более подробно развил в другом месте23.11), хотя они и не необходимы
для критики социологистов, способны, по-видимому, помочь лучшему
пониманию их теорий. Кроме того, они проливают некоторый свет
(возвращаясь к основному предмету моей критики) на важность роли,
которую сотрудничество, интерсубъективность и общественный (публичный)
характер научного метода играют в научном критицизме и научном
прогрессе.
