(е6) Сократ из «Апологии Сократа» и «Критона» лоялен к афинской
демократии. В «Меноне» и «Горгии» (ср. прим. 45 к этой главе) имеются
примеры враждебной критики. В «Государстве» (и, я считаю, в «Менексене»)
он предстает открытым врагом демократии. И хотя Платон осторожнее
выражается в «Политике» и в начале «Законов», его политические склонности
в последней части «Законов» (см. текст к прим. 32 к гл. 6) явно
тождественны со склонностями «Сократа» из «Государства» (см. прим. 53 и 55
к настоящей главе; прим. 7 и 14-18 к гл. 4).
Последнее положение можно подкрепить при помощи следующих
аргументов. По-видимому, Сократ в «Апологии Сократа» не только лоялен к
афинской демократии, но он прямо обращается к демократической партии,
указав, что Херефонт, один из наиболее ярких его учеников, принадлежит к
ее верхушке. Херефонт играет в «Апологии Сократа» решающую роль, поскольку
именно он, обратившись к оракулу, помог Сократу осознать свое призвание в
жизни и, тем самым, оказал влияние на окончательный отказ Сократа вступить
в компромисс с демосом. Сократ упоминает это важное лицо с тем, чтобы
подчеркнуть тот факт («Апология Сократа», 20 е/21 а), что Херефонт был не
только его друг, но и друг тех людей, чье изгнание он разделил и вместе с
которыми он возвратился (предположительно, он участвовал в борьбе против
Тридцати тиранов). Иначе говоря, Сократ выбирает в качестве главного
свидетеля своей защиты ярко выраженного демократа. (Существуют и некоторые
независимые свидетельства симпатий Херефонта, такие, как аристофановские
«Облака», 104, 501 и след. Появление Херефонта в «Хармиде», возможно,
имело целью создать некоторого рода равновесие. Иначе особое положение
Крития и Хармида создало бы впечатление манифеста в защиту Тридцати
тиранов.) Почему же Сократ подчеркивает свою близость с воинствующим
членом демократической партии? Мы не можем предположить, что это было
только особого рода ходатайством, предназначенным склонить его судей к
большему милосердию: весь дух его апологии противоречит этому
предположению. Наиболее вероятной выглядит гипотеза, согласно которой
Сократ, ухазывая, что у него есть ученики и в демократическом лагере,
хотел неявно опровергнуть обвинение (которое также только подразумевалось)
в том, что он был последователем аристократической партии и учителем
тиранов. Дух «Апологии Сократа» исключает предположение о том, что Сократ
взывал к дружбе с демократическим лидером, не питая истинных симпатий к
делу демократии. Такой же вывод следует из отрывка («Апология Сократа», 32
b-d), в котором он подчеркивает свою веру в демократическую законность и
осуждает Тридцать в терминах, не оставляющих никакого сомнения.
(f) Из самих по себе платоновских диалогов вытекает, что мы не можем
принять предположения об их характере. Мы поэтому должны попытаться
интерпретировать приводимые в них свидетельства, предлагая теории, которые
можно критически сравнивать с этими свидетельствами, используя метод проб
и ошибок. Итак, у нас есть достаточно убедительные основания считать, что
«Апология Сократа» в основном соответствует исторической действительности,
поскольку это единственный диалог, который описывает общественное событие
значительной важности и хорошо известное значительному кругу людей. С
другой стороны, мы знаем, что «Законы» являются последней работой Платона,
не считая сомнительного «Послезакония», и что они открыто «отражают
взгляды самого Платона». Следовательно, самой простой гипотезой будет
предположение, согласно которому диалоги следует считать историческими или
сократическими в той мере, в какой они согласуются с тенденциями «Апологии
Сократа», и отражающими взгляды Платона там, где они противоречат этим
тенденциям. (Это предположение практически возвращает нас к положению,
которое я ранее охарактеризовал как «первоначальное решение» сократической
проблемы.)
Если мы рассмотрим тенденции, упомянутые выше в (е1) — (е6), то
обнаружится, что наиболее важные диалоги легко упорядочиваются таким
образом, что для каждой отдельной из этих тенденций сходство с
сократической «Апологией Сократа» уменьшается, а сходство с платоновскими
«Законами» увеличивается. Эта последовательность такова: «Апология
Сократа» и «Критон» — «Менон» — «Горгий» — «Федон» — «Государство» —
«Политик» — «Тимей» — «Законы».
Уже тот факт, что эта последовательность упорядочивает диалоги в
соответствии со всеми тенденциями (e1) — (е6), сам по себе представляет
подкрепление теории, согласно которой мы имеем здесь дело с развитием
мысли Платона. Однако мы можем получить и совершенно независимые
свидетельства. «Стилометрические» исследования показывают, что наша
последовательность согласуется с хронологическим порядком, в котором
Платон писал диалоги. В конце концов, эта последовательность, по крайней
мере вплоть до «Тимея», демонстрирует также непрерывно повышающийся
интерес к пифагорейству (элеатству). Это, следовательно, еще одна
тенденция в развитии мысли Платона.
Еще один аргумент — совсем другого рода — таков. Мы знаем из собственного
свидетельства Платона в «Федоне», что Антисфен был одним из самых близких
друзей Сократа. Мы также знаем, что Антисфен претендовал на сохранение
истинно сократовского духа. Трудно поверить, что Антисфен мог бы быть
другом Сократа из «Государства». Таким образом, нам следует обнаружить
общую точку, от которой расходятся пути Антисфена и Платона, и этот общий
пункт мы находим в Сократе из «Апологии Сократа» и «Критона» и в некоторых
учениях, вложенных в уста «Сократа» в «Меноне», «Горгий» и в «Федоне».
Эти аргументы совершенно независимы от любых работ Платона, относительно
которых были высказаны серьезные сомнения (как, например, «Алкивиад I» или
«Феаг», или «Письма»). Они также независимы от свидетельств
Ксенофонта. Они основаны исключительно на внутренних свидетельствах
некоторых из наиболее известных платоновских диалогов. Однако они
согласуются с этими вторичными свидетельствами, в частности, с «Седьмым
письмом», где в очерке своего собственного духовного развития (325 и
след.) Платон безошибочно ссылается на ключевые отрывки из «Государства»
как его собственного главного открытия: «Я был принужден сказать…
человеческий род не избавится от зла до тех пор, пока истинные и правильно
мыслящие философы не займут государственные должности или властители в
государствах по какому-то божественному определению не станут подлинными
философами» (326 а; см. прим. 14 к гл. 7 и (d) в этом примечании выше). Я
не могу понять, как возможно вместе с Бернетом признавать это письмо
подлинным, не признавая при этом, что главное учение в «Государстве»
принадлежит Платону, а не Сократу, иначе говоря, не отбросив фикцию,
согласно которой платоновский портрет Сократа в «Государстве» является
историческим. (Дальнейшие свидетельства см., например, у Аристотеля «О
Софистических опровержениях», 183b 7: «Сократ ставил вопросы, но не давал
ответов, ибо признавал, что он [их] не знает». Это согласуется с
«Апологией Сократа», однако вряд ли согласуется с «Горгием», и определенно
не согласуется с «Федоном» и «Государством». См. к тому же известное
сообщение Аристотеля об истории теории идей, прекрасно проанализированное
Дж. Филдом, op. cit.; см. также прим. 26 к гл. 3.)
