(1) Первоначальное решение сократической проблемы предполагало, что
определенная группа платоновских диалогов, в частности, «Апология Сократа»
и «Критон», являются сократическими (т.е. что они в основном исторически
верны и задуманы как таковые), тогда как большинство других диалогов,
включая прежде всего те, в которых Сократ является главным собеседником,
как, например, «Федон» и «Государство», отражают взгляды самого
Платона. Прежние авторитеты часто оправдывали это мнение ссылками не
только на «независимого свидетеля» — Ксенофонта, и на сходство между
ксенофонтовским Сократом и Сократом «сократической» группы диалогов, но
также и на расхождения между ксенофонтовским «Сократом» и «Сократом»
группы диалогов, в которую входят «Государство» и «Законы». Метафизическая
теория форм или идей, в частности, обычно рассматривалась как собственно
платоновская.
(2) Кампания против этих взглядов была развязана Дж. Бернетом, которого
поддержал А. Тейлор. Бернет отверг аргумент, на котором основывалось
«первоначальное решение» (как я его обозначил), как неубедительный и даже
содержащий порочный круг. Неверно, утверждал он, сначала отбирать группу
диалогов тольхо потому, что теория форм в ней выражена менее четко, и
называть их сократическими, а затем говорить, что теория форм была
изобретением не Сократа, а Платона. Неверно также и обращение к Ксенофонту
как к независимому свидетелю, поскольку у нас вообще нет никаких причин
верить в его независимость, но есть веские основания считать, что он
должен был знать некоторые платоновские диалоги, когда приступил к
написанию «Воспоминаний о Сократе». Бернет решил исходить из предположения
о том, что Платон действительно имел в виду именно то, что он сказал, и
что когда он заставляет Сократа высказывать определенные взгляды, он сам
верил и хотел, чтобы его читатели поверили в принадлежность этих взглядов
учению самого Сократа.
(3) Хотя взгляды Бернета на сократическую проблему представляются мне
неверными, они, тем не менее, в высшей степени ценны и плодотворны. Смелая
теория такого рода, даже если она ложна, всегда продвигает нас вперед. А
книга Бернета полна смелых и нетрадиционных взглядов на рассматриваемый в
ней предмет. Это следует ценить тем более, что исторические изыскания
всегда имеют тенденцию к превращению в банальности. Вместе с тем, хотя я
глубоко уважаю Бернета за его блестящие и смелые теории и ценю их
благотворное действие, я, принимая во внимание доступные мне
свидетельства, не способен убедить себя в состоятельности его теорий. В
своем бесценном энтузиазме Бернет был, я полагаю, не всегда достаточно
критичен к своим собственным идеям. Именно поэтому другие ученые сочли
необходимым не принимать, а критиковать их.
В отношении сократической проблемы я, вместе со многими другими
исследователями, полагаю, что взгляд, который я охарактеризовал как
«первоначальное решение» в основном правилен. От атак Бернета и Тейлора
этот взгляд удачно защищали в последнее время, в частности, Дж. К. Филд
(G. С. Field. Plato and His Contemporaries, 1930) и А. К. Роджерс
(А. К. Rogers. The Socratic Problem, 1933). Этого взгляда придерживаются
также и многие другие ученые. Хотя приведенные до сих пор аргументы
представляются мне достаточно убедительными, позволю себе кое-что добавить
к ним, используя некоторые результаты, полученные в настоящей
книге. Однако прежде чем приступить к критике взглядов Бернета, я хочу
заявить, что именно Бернету мы обязаны нашим пониманием следующего
методологического принципа. Свидетельства Платона — это единственные
доступные нам свидетельства из первых рук. Все остальные свидетельства —
вторичны. (Бернет применил этот принцип к Ксенофонту, однако он мог бы
применить его также к Аристофану, чьи свидетельства были отвергнуты самим
Сократом в «Апологии Сократа», см. пункт (5) далее.)
(4) Бернет объясняет, что его метод состоит в предположений, согласно
которому «Платон действительно имел в виду именно то, что он сказал». В
соответствии с этим методологическим принципом платоновский «Сократ» был
задуман как портрет исторического Сократа (см. Greek Philosophy, I,
pp. 128, 212 и след. и прим. на pp. 349-50; см. Taylor. Socrates, pp. 14 и
след., 32 и след., 153). Я допускаю, что методологический принцип Бернета
представляет собой правильный исходный пункт. Однако я попытаюсь показать,
что факты таковы, что они вскоре заставляют любого исследователя, включая
и Бернета, и Тейлора, отбросить его. Они вынуждены, как и все остальные,
интерпретировать то, что сказал Платон. Но в то время, когда остальные
осознают этот факт и, следовательно, стараются подходить к своим
интерпретациям осторожно и критически, исследователи, убежденные в том,
что они не интерпретируют Платона, а просто принимают все, что он сказал,
тем самым закрывают себе путь к критическому исследованию своей
интерпретации.
(5) Факты, которые делают методологию Бернета неприменимой и заставляют
его, как и всех остальных, кто следует ему, строить интерпретации тому,
что сказал Платон, — это противоречия в предлагаемом Платоном портрете
Сократа. Даже если мы примем принцип, согласно которому у нас нет лучшего
свидетеля, чем Платон, мы все равно в силу наличия в его работах
внутренних противоречий не сможем принять каждое его слово, и нам придется
отбросить предпосылку о том, что он «действительно имел в виду именно то,
что сказал». Если свидетель путается в противоречиях, то мы не можем
принимать его показания, не интерпретируя их, даже если это лучший из
возможных свидетелей. Я сейчас приведу только три примера таких внутренних
противоречий.
(а) Сократ из «Апологии Сократа» три раза подчеркнуто повторяет (18 b-с;
19 c-d; 23 d), что он не интересуется философией природы (и,
следовательно, не является пифагорейцем): «Я ничего не смыслю» в этом,
говорит Сократ (19 с); «Только ведь это, о мужи афиняне, нисколько меня не
касается» (о размышлениях о природе). Сократ утверждает, что многие из
тех, кто присутствует на суде, могли бы засвидетельствовать истинность
этого заявления. Они слышали его беседы, но не могли слышать от него ни
мало, ни много о предметах философии природы («Апология Сократа», 19
c-d.). С другой стороны, у нас есть (d) «Федон» (ср., в особенности, 108
d, f., с процитированными отрывками из «Апологии Сократа») и
«Государство». В этих диалогах Сократ выступает как пифагорейский философ
«природы». Это настолько очевидно, что и Бернет, и Тейлор смогли заявить,
что он фактически был ведущим представителем пифагорейской школы
мысли. (Ср. с Аристотелем, который говорит о пифагорейцах, что «они
постоянно рассуждают о природе» — см. «Метафизика», конец 989b.)
Я утверждаю, что (а) и (d) противоречат друг другу. И эта ситуация
усугубляется тем фактом, что в самих диалогах «Государство» датировано
раньше, а «Федон» позже, чем «Апология Сократа». Это не позволяет
согласовать (а) и (d), предположив, что Сократ или в последние годы своей
жизни (между «Государством» и «Апологией Сократа») отбросил пифагореизм,
или что он был обращен в пифагореизм в последние месяцы его жизни.
