Вероятно, кто-то может спросить, как индивидуалист может требовать
приверженности к какому-нибудь делу, а особенно к такому абстрактному, ках
научное исследование. Но этот вопрос лишь обнаруживает старую ошибку
(обсуждаемую в следующей главе) — ошибку отождествления индивидуализма и
эгоизма. Индивидуалист может не быть эгоистом и посвятить себя не только
помощи отдельным людям, но и развитию институциональных средств такой
помощи. (Кстати, я считаю, что приверженности нельзя требовать, ее можно
лишь поощрять.) Я полагаю, что приверженность определенным институтам,
например существующим в демократическом государстве, и даже определенным
традициям может вполне согласовываться с индивидуализмом при условии, что
эти институты преследуют гуманитарные цели. Индивидуализм не следует
отождествлять с антиинституциональным персонализмом. Индивидуалисты часто
впадают в эту ошибку. Их враждебность коллективизму правомерна, однако они
ошибочно рассматривают институты как коллективы (которые провозглашают
себя конечной целью) и таким образом превращаются в антиинституциональных
персоналистов. В результате они оказываются в опасной близости к принципу
лидера. (Я полагаю, что этим отчасти объясняется враждебность Диккенса к
британскому Парламенту.) О моем употреблении терминов «индивидуализм» и
«коллективизм» см. текст к прим. 26-29 к гл. 6.
7.24
Samuel Butler. Erewhon. Everyman's ed., 1872, p. 135.
7.25
Об этих событиях см. Е. Meyer. Gesch. d. Altertums, V, pp. 522-525, 488 и
след. См. также прим. 69 к гл. 10. Академия приобрела известность тем, что
взращивала тиранов. Среди учеников Платона были Харонд, позднее тиран
Пеллены, Эраст и Кориск, тираны Скепсиса, а также Гермий, позднее тиран
Атарнея и Асса (см. Athenaios. Deipnosophistai, XI, p. 508 и Страбон,
XIII, р. 610). Гермий, согласно некоторым источникам, был учеником самого
Платона. Согласно же «Шестому письму» Платона, подлинность которого
спорна, он, вероятно, был просто поклонником Платона, готовым принимать
его советы. Гермий стал покровителем Аристотеля и третьего главы Академии,
ученика Платона Ксенократа.
О Пердикке III и его отношениях с платоновским учеником Эвфреем
см. Athenaios, XI, р. 508 и след., где Каллип также назван учеником
Платона.
(1) Неудивительно, что Платон не имел успеха как воспитатель. Достаточно
взглянуть на принципы образования и выбора, получившие развитие в первой
книге его «Законов» (начиная с 637 d и особенно 643 а: «…определим, что
такое воспитание и какова его сила» и до конца фрагм. 650 b). В этом
длинном фрагменте он показывает, что существует одно великолепное орудие
воспитания, или, вернее, выбора людей, на которых можно положиться. Это
вино, опьянение, которое развяжет человеку язык и покажет, что он
представляет собой на самом деле. «Можем ли мы назвать какое-нибудь другое
удовольствие, кроме испытания вином и развлечениями, более приспособленное
к тому, чтобы сперва только взять пробу, дешевую и безвредную, всех этих
состояний, а уж затем чтобы в них упражняться?» (649 d-e). Насколько мне
известно, ни один из теоретиков воспитания, восславляющих Платона, до сих
пор не обсуждал метод опаивания. Странно, ведь этот метод все еще широко
применяется, особенно в университетах, хотя он не так уж и дешев.
(2) В поддержку принципа лидера следует все же сказать, что другие были
более удачливы в своем выборе, нежели Платон. Например, Леонард Нельсон
(см. прим. 4 к настоящей главе), веривший в этот принцип, по-видимому,
обладал уникальной способностью привлекать к себе и выбирать мужчин и
женщин, остававшихся верными своему делу, невзирая на огромные испытания и
искушения. Однако они были привержены доброму, в отличие от платоновского,
делу: гуманной идее свободы и равной справедливости. (Некоторые
статьи Нельсона опубликованы в английском переводе с очень интересной
вводной статьей Юлиуса Крафта — см. L. Nelson. Socratic Method and
Critical Philosophy. Yale Univ. Press, 1949.)
(3) Теория великодушного тирана, все еще процветающая иногда даже среди
демократов, имеет существенный недостаток. В ней говорится о правящей
личности, помыслы которой направлены на благо людей и которой можно
доверять. Даже если эта теория была бы правильна и даже если мы верим, что
данная личность способна в отсутствие контроля и проверки сохранять эту
позицию, то можно ли предполагать, что выбранный ею преемник будет
обладать такими же редкими совершенствами? (См. также прим. 3 и 4 к гл. 9,
прим. 69 к гл. 10.)
(4) Что касается упомянутой в тексте проблемы власти, то интересно
сравнить «Горгия» (525 e и след.) с «Государством» (615 d и след.). Эти
фрагменты весьма схожи. Однако в «Горгии» утверждается, что величайшие
преступники всегда «выходят из числа сильных и могущественных», простые же
люди могут быть дурными, но не безнадежными. В «Государстве» это ясное
предупреждение о развращающем действии власти исчезает. Большинство
величайших грешников — это все еще тираны, однако утверждается, что среди
злодеев имеются и «простые люди». (В «Государстве» Платон полагается на
личный интерес стражей, который, он уверен, оградит стражей от
злоупотребления своей властью. См. «Государство», 466 b-с — фрагмент,
процитированный в тексте к прим. 41 к гл. 6. Неясно, почему личный интерес
так благотворно влияет только на стражей, но не на тиранов.)
7.26
В ранних (сократических) диалогах (например, в «Апологии Сократа» или
«Хармиде»; см. прим. 8 к настоящей главе, прим. 15 к гл. 8 и прим. 56
(5) к гл. 10) афоризм «познай самого себя» понимается как «узнай, как
мало ты знаешь». Однако в позднем (платоновском) диалоге «Филеб» заметно
небольшое, но очень важное изменение. Сначала это высказывание
интерпретируется фактически так же (48 c-d и след.), так как обо всех
тех, кто не познал самого себя, говорится, что они «лгут, заявляя, что
мудры». Однако затем эта интерпретация развивается следующим
образом. Платон разделяет людей на два класса — слабых и
сильных. Невежество и безрассудство слабых достойны насмешки, в то время
как невежество сильных «называют "гнусным" и "опасным"…». Здесь
подразумевается платоновское учение о том, что тот, кто наделен властью,
должен быть мудрым, а не невежественным (или только тот, кто мудр, может
быть наделен властью). Это противоположно первоначальному сократовскому
учению о том, что (все, а особенно) те, кто наделены властью, должны
осознавать свое невежество. (Разумеется, в «Филебе» вовсе не
предполагается, что «мудрость», в свою очередь, следует понимать как
«осознание своей ограниченности». Напротив, здесь мудрость подразумевает
знание пифагорейского учения на уровне эксперта и платоновской теории
форм в том виде, как она изложена в «Софисте».)