— За крестную силу! — подсказал Илья и выпил, не поморщившись. Когда и его «бокал» на потеху Бахусу опустел, Паша недоверчиво посмотрел внутрь, и хитро — на Петю:

— Капут, что ли?

— А ты ожидал Всемирный Потоп? — сбоку чуть раздраженно фыркнул Илья, неловко поводя плечами в костюме, который Петя и даром не надел бы.

— Финита ля… — развел руками Петя.

— Хомяк, — вдруг окликнул сотоварища Илья. — Все хочу спросить. Ты, вроде, в ИСАЯ из обыкновенных ментов перешел?

И поскольку была затронута любимая Пашина струна, тот устроился на стуле поудобней, чтоб поведать без суеты:

— Два громких дела у меня было. Даже награда есть. Первый раз загерметили порченого, а у него в кармане горсть разных пуговиц. Я задумался: для чего?

— Для чего?

— А для того, чтобы умышлено терять на месте преступления! Стали его брать на эманации, и точно. А в другой раз мы осматривали хату, где по оперданным была совершена мокруха. Пол линолеумный. Как известно, замыть кровь на линолеуме проще простого, разве на стыке чуток просочится. Я поднял линолеум, и голый Вася… Но я не успокоился, и сдираю утеплитель. А там — еще слой — паркет старинной работы! Приказал я паркет срывать, тут шишага и раскололся.

— Мужики, — несмело прервал повествование Петя. — Вы шампанское будете?

Опера раздули колючие как ежики щеки, переглянулись.

— Он еще спрашивает?! — возмутился Илья. — Недопить, как… недоворожить!

— У меня в шефовом кабинете бутылка шампанского заначена. Купил соседке на именины. А она приболела и отмечать не стала…

— Ты не сопли пускай, ты ноги в руки! — отмахнулся от грустной истории Паша. — Пока Максимыч не бдит. А то у нашего командира два настроения: Максим-"сыч" и Максим-"цить".

Петя более-менее твердо вышел из дежурки, подозрительно осмотрел коридор, но от прежних страхов материальных следов не обнаружил ни снаружи, ни в душе, подступил к стене, нажал секретную кнопку. Сначала Петя засмотрелся, как стена беззвучно уплывает вверх, затем опустил глаза. И обомлел.

Спиной к стажеру в директорских апартаментах в директорском кресле пребывал собственной персоной Максим Максимыч, прижимающий к уху трубку телефона:

— Это хорошо, Герасим, что ты сам проявился, — вкрадчиво сообщил телефонной трубке Максимыч. — Небось на явку с повинной рассчитываешь?.. Ах, по такому пустяку и тревожить бы меня не стал?.. А зачем?.. Или соскучился?.. Это в Москве дела, а у меня — делишки… Нет, не обижаюсь… Понимаю, работа такая… Ну и ты на меня зря за руку осерчал… Перемирие предлагаешь? Это в каком смысле?.. А почему бы действительно и нет? У меня своих головных болей полно, у тебя — своих… Во-во… Что нам неделька, когда у нас по сто лет впереди?.. Во-во… Значит — перемирие?.. Значит, на недельку?.. Значит, по рукам? Пардон, по руке?.. Ну, извини-извини. Не хотел… Значит, бывай здоров, заметано. — Максимыч положил трубку на рычажки, посидел некоторое время, не снимая пятерню с телефона.

Петя за его спиной вытянулся в струнку и боялся дохнуть. Максимыч, наконец, ожил, смачно почесал затылок и молвил, не поворачиваясь:

— Вот оно как. Вот он через что на Илью-то вышел, — и по прежнему не поворачиваясь, Максимыч распорядился, — Петруша, ты передай приказ Илье сдать мобильник мне в сейф. Немедленно приказ доведи. Выходит так, что Передерий, как ФэЭсБэ, наловчился читать чужие разговоры, если с мобильника. Выходит, все что витает в воздухе, для него не закрыто, — ушей отступающего Пети коснулась еще одна тирада шефа: — И все таки, зачем он на самом деле звонил? — и тут же шеф просек, — Тьфу ты, он проверял, не клюнул ли я на свидетеля по оборотню! — итоговая фраза оказалась нацелена в никуда. — Нам обязательно нужно нейтрализовать его до конца недели.

Светлана дернула дверцу и упала на заднее сиденье рядом с картонной коробкой, на которой были изображены два сапога. Один — обыкновенный, женский, на ортопедическом ультрамодном каблуке. Другой — «итальянский» — то есть карта Италии. Ниже рисунка на коробке для пущей убедительности значилось «Made in Italia». В салоне машины было накурено, не продохнуть.

«Опель» тут же ринулся вперед по лужам к вывернувшему из-за угла Красногвардейскому мосту. Света глянула в зеркальце над макушкой шофера (этого напыщенного, но нервничающего короткостриженного качка она видела впервые и не находила в его портрете ничего такого, чтобы захотеть встретиться снова) и равнодушно произнесла:

— Интересно, какой фирмы эти сапоги?

— Фирмы, которая всегда побеждает, — притворно равнодушно ответил шофер, не оглядываясь, и стал тереть об уголек прикуривателя следующую сигарету. Топорщащиеся куцые волоски не могли скрыть забавный шрам на затылке шофера: будто кто-то отметил затылок галочкой.

Светлана выбрала бы гораздо менее помпезный пароль, но здесь не она решала. Поэтому, произнеся обязательную конспиративную глупость и услышав в ответ ожидаемую конспиративную глупость, девушка только попросила:

— Пожалуйста, не курите, — за стеклом бежали в обратном направлении мрачные дома, простужено фыркали машины. Стекло не укрывало Свету от острых граней фасадов и колючек антенн на крышах. Город незримо царапался, словно проткнутая рыболовным крючком рыба ерш.

Шофер напрягся: то ли чтобы дать гневную отповедь, то ли потому, что «опель» довольно рисково был обогнан лощеным черным мерсюком. Но сигарета, не отдымившая положенный срок, была раздавлена в пепельнице.

Света чуть приоткрыла боковое окно. Чтобы и взмывшая грязь из-под колес других машин не попала, и салон проветрился. Натянула прозрачные, из тончайшей резины перчатки и сделала несколько раз «наши пальчики писали, наши пальчики устали». Достав из сумочки косметичку, принялась за ритуал. При этом, как всегда перед работой, девушка отключила сознание от внешнего и стала мусолить в уме придуманную с исчезнувшим бывшим супругом Сережей скороговорку:

«Бравый бобер, будь добр быть бодр…»

На этот раз у нее были темно-каштановые волосы и глаза цвета ореха. Она подчеркнула глаза сочными линиями коричневого и персиковыми тенями для век. Она была абсолютно спокойна, и мстительные толчки движущейся машины под локоть не могли помешать потому, что девушка священнодействовала.

«Бравый бобер, будь добр быть бодр, бревна дробить…»

Пришел черед тонального крема, он придал коже девушки сочно-бежевый оттенок вывезенного из экзотической страны загара.

«Бравый бобер, будь добр быть бодр, бревна дробить, безбородым бродить…»

Губы от помады стали цвета красного сладкого вина. Взмахи расчески отстранили темно-каштановые потоки волос в стороны, оставив лицо открытым и сделав послабление только для челки.

«Бравый бобер, будь добр быть бодр, бревна дробить, безбородым бродить, бурду бранить.»

Она ни разу не сбилась, читая скороговорку, она не сделала ни единой помарки на лице. Короткостриженный, будь поумней, мог бы гордиться, что подвез такую девушку. Которая знает себе цену, которая с детства привыкла к всеобщему восхищению и поклонению, которая любит себя и позволяет любить другим, но на дистанции.

Машина плавно завернула с Невского к облупленной, как круто сваренное и оброненное яйцо, арке Генерального штаба и чуть не ткнулась, тормозя, в поребрик напротив модернового здания Международного телефонного узла. Шофер, не оборачиваясь, протянул закатанный в ламинант картонный прямоугольник-мандат с нечеткой фотографией какой-то дивчины и орденок. Уже не со звездой и серпомолотом, а с двуглавой птичкой. Орден фальшивый, поскольку не на болте, а на булавке.