— Ты этого хотел, старший брат Жах? — повернулся громко сопящий Черный Колдун к медленно оклемывающемуся и выбирающемуся из-под туши убиенного родственника заводиле. Так крот, пробурив почву, выползает наружу.

— Погоди, — утер пот распрямивший спину и замерший за столом на полусогнутых ногах человек без глаз. — Уходи отсюда, чань с тобой, — правую щеку побежденного электрически била судорога.

— Теперь чего уж уходить? — Герасим с презрением осматривал дело рук и ног своих. Первый младший покоился животом на столе, пальцами в кильке. Из разодранной наискосок по спине фуфайки перлись комья мышиной ваты. А остекленевшие глаза на вывернутой голове были молитвенно устремлены к отгоняющей мошек лампочке. И мошкара уже отважно пересаживалась на мертвое лицо и лезла в ноздри.

— Уходи. Как учил Шаньтан, путь пробужденного не простирается далее обнаруженной середины. Превысить середину — значит сойти с пути и совершить большую ошибку.

— Нет, последний брат Жах. Ты должен был быть готов ко всему, когда звал меня.

Второй младшенький, со свернутой шеей, будто прилег вздремнуть, да в духоте разметался. Оказывается, брезентовые штаны он подвязывал обрывком бельевой веревки. Тоненькая черная струйка змейкой выползала из уголка рта и затекала под воротник фуфайки. Даже с такой дистанции Герасим чуял идущий от трупа приторный бомжевый запах.

— Кто свободен от крайностей? — стараясь говорить рассудительно, тем не менее стал лихорадочно лапать стол рукой в поисках ритуального ножа слепой. Вторую руку с вывихнутыми пальцами он бесславно прижимал к груди. Теперь слепой, потому что ранее он воистину видел, и глазами ему служили братья. Как видел — и Самантабхарда не смог бы объяснить. — Только исполнение мудрости и просветление препятствуют крайностям. Оставь мне жизнь, и я… — кожа на лице слепца стала чифирного оттенка.

Герасим чуть не засмеялся, все произошло слишком быстро, и нервное напряжение только-только начало отпускать мышцы. Герасим Варламович чуть не засмеялся злым надтреснутым мстительным смехом:

— Нет, последний брат Жах. Если у тебя нет глаз, ты не умеешь плакать. Если ты не умеешь плакать, как я узнаю, что ты не врешь?

Легко поймав безглазого за липкие, сбившиеся в грязные сосульки волосы, Черный Колдун с натугой ударил врага лбом об стол, чтоб лишить сознания. Потом расколол рядом водочную бутылку так, что льдинки стекла и водочные брызги запрыгали по газетным строчкам, и перерезал розочкой последнему Жаху сонную артерию, не забыв прошептать подлинное имя оттризненного, дабы тот после не ожил.

И, брезгливо вытирая ладонь о пальто, словно пальцем задавил клопа, прошипел вместо прощания:

— Старые кости некрополь не портят, а все остальное от Диявола. Аминь! — и посмотрел, не подмигнет ли вытатуированный демон. Тот не подмигнул.

— Уважаемые пассажиры, — завибрировал сквозь стены далеким комариным писком знакомый всем пассажирам метрополитена женский голос, — Метрополитен является источником повышенной опасности и требует серьезной ответственности. Только в октябре травмы различной степени сложности получили двадцать пять пассажиров. Убедительная просьба не ставить ноги близко к подвижным частям балюстрады, не совать пальцы под поручни…

Ветер пригнал с Балтики беременные первым снегом тучи цвета беспородных голубей. Снежная крупа барабанила в окна, стены, двери, спину. Снежная крупа засевала лобовые стекла автомобилей, забивалась в трещины асфальта, колола незащищенные лица и руки.

— И вот еще что, — попридержал Максим Максимыч за локоть Светлану, сунул свободную руку себе под утлый плащик и вручил спутнице замусоленный обмятый по углам почтовый конверт.

За ближайшей лимонной витриной лимонная продавщица отмеривала лимонную пальтовую ткань. Из выхода метро «Лиговский проспект» поток сопревшего воздуха выметал лепестки роз — там держали оборону торговки цветами. Темнело на глазах. Налетевший порыв ветра чуть не отнял бумажный прямоугольник. Девушка остановилась в бирюзовом конусе фонаря, повертела невскрытый конверт в руках, уворачиваясь от ветра, еле разобрала каракули адреса. Письмо было отправлено никак не ей, да и адрес отправителя ясности не привносил: «Астрахань, ул. Менделеева 155/93…»

Глядя под ноги, наверное, чтоб не вступить в нашпигованную снежной кашей рвущуюся из берегов лужу, расстреливаемый снежной крупой Максимыч процедил:

— Откроете, если совсем уж худо будет, — обогнул Свету и пошел вперед, придерживая синей от холода рукой жалкую кепку, — Да! — вдруг остановился он и дополнил инструкцию через плечо. — От Герасима берегите конверт! Не дай Бог, увидит!..

…Стас, облокотившись на стойку, ждал, когда дородный кочан капусты окажется изрублен в лапшу, и мадам за стойкой повернется к залу передом, а к плите задом. Не разглядывать же подвешенную на стене чашу дервиша из кокосового ореха, выдаваемую здесь за деталь интерьера Шао-Линя — и, от нечего делать, антиквар подслушивал треп за ближайшим столиком:

— … Помнишь Ваську и Морозова с параллельного, вместе всюду шарились? Так вот, оказались гомики. Их в «Шестьдесят девять» видели целующимися взасос, — сообщил кавалер спутнице.

— Ну и как, свадьба будет? — очень серьезно поинтересовалась спутница. Клиенты с русским гражданством были в этом на четыре столика заведении большой редкостью. Вроде розовых пресноводных дельфинов в коллекциях океанариумов. Русские не находили кайфа в том, что блюда готовятся прилюдно.

— Ой, Стасик! Здравствуй, дорогой, — наконец попал антиквар в фокус искусственно удлиненных карандашом лучистых глаз. Колобкообразное лицо мадам покрывал надежный слой белил с румянами. Голову как бы насквозь протыкала огромная покрытая сусальным золотом вязальная спица. Узри этот прикид настоящие китайцы, устроили бы Культурную Революцию дирекции отеля.

— Здравствуйте… — Стас чуть не назвал клиентку «тетушка Фейхуа», но вовремя поправился, — …Раиса Федоровна. Я вам принес то, что вы заказывали, — Стас галантно сымитировал поцелуй в пахнущую баклажанами и укропом лоснящуюся ладошку.

— Ой, не знаю, не знаю, Стасик! — не заботясь об ушах прочих посетителей, громогласно запричитала тетушка Фейхуа. — Представляешь, елки-блин, меня сегодня вынудили готовить мясо! — и без меры вытряхнула соли на плавящуюся по плоскости бесконечной сковороды капусту.

Если бы не молочно-голубая керамика Сарай-берке и тканые картины по шелку в технике «кэсы», напоминающие аппликации из гербария, это заведение выглядело бы менее претенциозно и фальшиво. Если бы господу Богу было угодно, чтобы Стерлигов выбрал другую профессию, он бы сперва свел Стаса не с другими клиентами, а с тетушкой Фейхуа. Борясь с реальной угрозой утонуть в обсуждении кулинарных воззрений, антиквар повторил:

— Я принес ваш камень. В «Откровениях» Иоанна Богослова…

— Нет, Стасик, блин-компот, ты не осознал. Меня — коренного вегетарианца — заставили делать УТКУ ПО ПЕКИНСКИ! — тетушка Фейхуа схватилась за нож, в полуобороте досыпала тархуна и с усилием, словно занималась резьбой по дереву, стала перемешивать ножом шкворчащее блюдо. — А я еще, такая дура, хотела экстрасенса позвать, чтобы он пищу положительной энергией заряжал постоянным клиентам! — мадам плеснула на сковороду оливкового масла с видом, будто подливает цикуту Генриху Наваррскому по приказу королевы Валуа. Мадам Фейхуа обладала характером ненормативным и ненормированным, как рабочий день.