В древнем, рычащем, как медведь в брачный период, холодильнике прятались только бутылка шампанского и шоколадка. Света выволокла и то и другое на свет божий и забралась на табурет. Шампанское приятно холодило руку. На выстрел пробки причапал лебедь и доверчиво возложил гибкую шею на ее колени. А может быть, он собрался никуда ее не отпускать?

В мойке с прошлого визита сохла тарелка с оранжевыми разводами, но и сегодня не быть ей вымытой — дурная примета. В стеклянной банке на подоконнике выбросила зеленый ящеричный хвост луковица.

Бокал наполнился на треть золотистым напитком. Остальное изошло пеной, и пена даже не поместилась. Лопающаяся остро пахнущая шапка из пузырьков сползла с бокала на стол. Девушка пару раз провела ладонью по голове лебедя, словно гладила собаку. Нечаянно встретилась взглядом с птицей, хотя не хотела этого. Глаза лебедя лучились мольбой, чтобы хозяйка вот так и сидела, никуда не собираясь, никуда не уходя.

Светлана сделала короткий глоток шампанского. Не глоток, а почти поцелуй. Отломила и лизнула шоколадку. Ее глаза поменяли цвет, из зеленых они стали светло-голубыми. Голубыми как льдинки. И встала, уже готовая к предстоящему. Лебедь засуетился, попытался преградить дорогу, раскинув здоровое крыло. Светлана сунула ему обломок шоколада. Не без сочувствия переступила через отказавшуюся от сладости птицу и, собранная и злая, направилась в прихожую. О кольце она последние дни не вспоминала, решив, что само направление поиска тогда было выбрано ошибочно. Тем более, что ей и так повезло выйти на заказанного клиентом человека.

Не успел добраться до искомой информации по кольцу и Петя, увлекшийся изучением видеодосье на Черного Колдуна.

— Как скарабей устроился! — с порога окликнул дежурящего стажера вошедший словно алеутский бог в ярангу Паша, а Илья из-за спины Хомяка распорядился:

— Вырубай эту теургу!

Петя непроизвольно дрогнул. Надеясь, что испуг остался незамечен, нажал соответствующую кнопку на дистанционнике, и экран заволокло черное ничто:

— Ну как, засакралили журналиста? — попробовал он на равных, и получилось заискивающе. Да еще и голос предательски дрожал.

— Ты в сирени пятилепестовики вычесывал и пять копеек под пятку прятал, а я уже полком командовал! Это для тебя проблема, — плюхнулся Паша за свой стол. — А для нас кинокомедия. Ну… — и Паша с выражением посмотрел перед собой. — А где ОНО? — усталый, довольный, не заметивший подозрительной вибрации в словах стажера.

— В холодильнике, — подхватившийся Петя скрылся за шторкой. Пузырь «Праздничного» коньяка покоился меж ядрено пахнущими химией раковинами рядом с литровой банкой, в которой плавал заспиртованный человеческий язык. Из фотолаборатории Петя вернулся с леденящей кровь бутылкой.

— Что у нас сегодня по гороскопу? — Паша проверял, как идет эксперимент, пронзая взглядом булькающую в реторе жидкость. Остался доволен. Выдавил из какого-то тюбика на ладони серый червячок мази и растер, шепча с закрытыми глазами что-то неразличимое. К витавшим по дежурке запахам добавился мускусный нюанс.

— Коньяк.

— Что ж ты, дубина, коньяк вымораживаешь?! — возмутился Илья, еще не рассосавший осадок брезгливости после «Лениздата». — Коньяк обязан пребывать комнатной температуры! Иначе вкус пропадет, все равно, что пить водку! — почему-то сегодня вместо свитера он вырядился в костюм. И выглядел как корова с седлом.

Паша отшептал свое, прищурился, вглядываясь издали в этикетку. Подхватил личный стул и двинулся с ним к столу Пети:

— Уймись, пилигрим, это такой коньяк, что он когда теплый — никакой. А так хоть за водку сойдет, — и, беспечно нагнувшись, словно Огненный бог маранов, совершенно не боясь обжечь оттопырившийся зад об лижущий ретору огонь, из верхнего ящика личного стола привлек к ответственности фаянсовую чашку с отбитой ручкой. И таки опрокинул нечаянно персональное мусорное ведро. Сушеные летучие мыши сыпанули оттуда, как игральные кости. Паша сгреб их ребром подошвы и рукой вернул ведру статус кво. Руки мыть после этого не побежал.

Илья, волокущий стул со своего места, протянул навстречу коньяку химическую мензурку. Подумал, и отнял у стажера бутылку. Неопытен еще, явно не справится разлить в чашку, мензурку и свой пластиковый стаканчик равные дозы.

Паша с буддийской сосредоточенностью продул и прикурил от пальца беломорину:

— Ну, сакралик, с почином тебя, — чекнул он своей чашкой хлипкий, на треть наполненный белый стаканчик. И опрокинул коньяк внутрь.

— Чтоб не последний, — важно чокнулся со своей стороны Илья и принял важно. Петю удивило, что между собой старшие обошлись без чоканья.

— Ты новый сонник «ДээСПэ» уже листал? — неожиданно спросил Паша у Ильи. В вопросе не было уважения более практика к более теоретику. Наоборот, как успел заметить стажер, в отсутствии Максимыча оперы не чурались друг друга подначивать.

— Листал. Не сонник, а список Макбета. Ну кому нынче морфеятся камердинеры, нимфы, ловящие рыбу, или трости с набалдашником в виде головы льва? Мне по работе необходимо знать, что делать, если снится «Харлей-Давидсон», и чем сон с «Хондой» отличается от сна с «Ямахой»? Как поступить, если снятся поддельные штемпели о прописке, или реклама памперсов. А этим «новым» сонником нас на эманации взяли, — по ответу Ильи стало ясно, что сегодня он собачиться с Пашей не намерен. И предлагает перемирие.

— Дайте эту книгу человеку с конъюнктивитом, и он уменьшит потребление бензина на тридцать процентов, — поморщил нос, принюхиваясь к бутылке, Паша. И тут же разлил по второй. — Следующий тост, по традиции, — сурово объяснил он стажеру, будто тот намеревался возражать. — За тех, кто в астрале. Будем!

Три сосуда с коньяком сошлись в одной точке, будто сведенные звездой волхвы. И были приняты, каждый — на свою грудь. Петя почувствовал, как тает под сердцем неприятный комочек от пережитых страхов, сладко так тает. И вроде мрачная комната вдруг становится уютной, и ждет его впереди чудесная карьера назло всем, кто не верит.

— А какую осанну стукачу сочинил? Это ведь важно — первая кликуха, — лицо Паши от выпитого аллергически пошло багровыми пятнами. Папироса дотлела и была раздавлена об огрызок яблока в черепе, при шефе используемом как папье-маше.

— Некрофаг, — гордо произнес Петя. Это самовлюбленное слово больно укололось о небритую щетину на скулах собеседников.

— Постой-постой, — насторожился Илья, любящий отгадывать загадки, не меньше, чем авгуры загадывать. — Уж не Гаврила ли Котомкин это? Кладбищенский землекоп?

— …Он, — растерянно выдал Петя, хотя выдавать имя агента…

Паша залился смехом и тоже спросил:

— А не кикиморил ли он тебе, невинное дитя, что у него граальница Любовь Поликарповна регулярно покупает различные части тела мертвецов? И еще иногда на нетопырках хоронимого мученика просит нитку с сорока узелками завязать?

— Говорил, — еще больше растерялся Петя.

— А не камлал ли он тебе, — со своей стороны нагнал на щеки Пети стыдливого румянца Илья, — что раз в месяц на кладбище некие порченые люди младенцев едят?

— И спиртом запивают! — уточнил Паша.

— Говорил, — совсем понурился Петя.

— Любовь Поликарповна — его теща-долгожительница, — разъяснил обстановку на кладбище Илья. — А ты случаем ему за информацию не заплатил? — и по зажмуренным от стыда глазам Игорька все понял.

— Позор, — кратко сформулировал мнение старших товарищей Паша. — Может, ты еще и Максимычу деньги одалживал?

— Да, — тонко выжал Петя.

— А ты, братец, совсем фрейдахнутый, — и видя, что от Пети ничего не осталось, Паша пожалел салабона. — Ладно, напейся, и завтра у тебя будет болеть голова по другому поводу. Ну, этого шишагу с кладбища мы флюиданем, чтоб теургики вернул. Коньяк, конечно допьем. Но, когда нормального идола завербуешь, снова, как положено, проставишься! А вот с Максимыча, боюсь, ты шиш с маслом денежки вернешь. Нет у него такой привычки — долги возвращать! — Паша отмерял по емкостям оставшийся коньяк, как вьетнамский бог Тхэн Чу Чей отделял камни от воды при Сотворении Мира.