— Воин, глаза которого открыты, может видеть врага первым. Воину, видящему врага первым, не нужно чистить томагавк и точить нож. Он уже победил, даже если враг ядовит.

— В шуме водопада звучит мелодия, и журчание вод сладко. А что ты за это попросишь, Ловкая Рука?

— Часть того, что тебе обещал Кортес.

— У Кортеса в бунгало есть шар, раскрашенный разными цветами. Он говорил, что кроме синего цвета все остальное, это страны. И я могу выбрать себе любую, Выспрашивающий Тайны Белый Человек.

— Выбери Россию, это такая красивая страна на далеком Севере. А мне отдай город Калининград.

— Я — умный. Я знаю, где находится эта сказочная страна. Но Россию нельзя. Она точно напротив нашей деревни на шаре, если его проткнуть иглой дикобраза. Кортес оставит Россию себе, Лезущий В Душу Белый Брат. — Зуб Бобра заприметил непорядок в костях. Вытащил из груды одну и стал каменным ножом счесывать уцелевший хрящ. В это время года пираньи не всегда отличались хорошим аппетитом.

— Тогда приведи меня в пещеру, где спрятан лук бога Тупи-кавахиб. Это моя последняя цена. Хау.

За короткую беседу Валера приметил еще два симптома надвигающейся беды. Во-первых, кости родственника Зуба Бобра оставались единственными не припрятанными костями. Еще вчера обильно украшавшие коньки крыш человеческие черепа испарились. Бороро спрятали трофеи чтобы лишний раз не напоминать о каннибальском мировозрении. А во-вторых, по пути в деревню Зуб Бобра выменял в фактории на панцирь броненосца прекрасный и удобный стальной швейцарский нож. Однако, сейчас мучился с каменным. И вообще, куда-то запропастилось все оружие индейцев, даже ритуальное. Они даже плясали с голыми руками.

— После танцев я буду немного занят. Потом нас ждет сытный обед. Давненько бороро не имели такого обеда. А потом приведу тебя к луку бога, Нетерпеливый Белый Человек.

— Интересно, а бледнолицые хозяева форта подозревают, что вы собираетесь на них напасть?

— Кортес их убедил, что мы — лучшие друзья бледнолицых… А ты откуда знаешь наши потаенные планы? — Зуб чуть не поранил каменным ножом палец и решил больше не мучить останки родича. Теперь оставалось косточки просушить, покрыть толченым перламутром речных раковин и забросить на крышу хижины, пусть родич приносит удачу.

— Я — всемогущий шаман-курандейро, ученик великого и ужасного Гудини. Разве я не доказал это?

— Вообще-то, настоящие колдуны всегда носят с собой скопившиеся за жизнь обрезки ногтей и волос. А у тебя я ничего подобного не видел. Ладно, ладно, успокойся. На нас и так косятся жены Итубаре. Только запомни, сколько бы даров белые люди не приносили Кортесу, он никогда не откроет им свое сердце. А ты научишь меня вязать змей в узел до послезавтра, Ловкая Рука?

Колесный пароход, гоня изумрудную волну с серой накипью барашков, причалил к хлипкой пристани. Пришвартовался. Выползшие из-под парусиновых тентов разморенные жарой матросы лениво спустили трап. Выступление индейского фольклорного ансамбля на них не произвело впечатления.

Страшнее палящего солнца и липнущей мошкары путешественников донимал запах тухлой воды. Этим бодрящим до желудочных судорог ароматом пропитались оба берега, огороженный колючкой форт и даже сам доставивший странников в Богом забытый уголок амазонских джунглей пароходик.

— Интересно, где мой альбом? Никто не видел моего альбома? — трясла членов команды Герда. Ее нордическая бодрость вызывала мистический страх у самых бывалых моряков.

Кэп пароходика стоически зажмурил глаза, отгоняя кошмарное воспоминание. Он вчера увидел альбом, забытый Гердой в шезлонге, и от скуки пролистнул. А там сплошь газетные вырезки о без вести пропавших молодых людях и иногда найденных на мусорных свалках обезображенных трупах. Радуясь, что беспокойные пассажиры отчаливают, кэп торжественно открыл коробку гаванских сигар…

Труднее всего приходилось плесневеющему в раскаленном на солнце моторизованном кресле Мартину. Далеко не мальчик. С какой бы нечеловеческой радостью он укололся барбитуратом и забылся. Но не время.

— Я? — рявкнул инвалид в трубку спутниковой связи «Глобалстар», не дав ей допиликать первый же гудок вызова.

Сигнал пропутешествовал половину земного шара и достиг ушей Кортеса.

— Когда Гребаха Чучин взлетает, в тени его крыльев успевают вырасти сатанинские грибы, — иносказательно доложил о ходе выполнения задания ближайший помощник.

— Принято, — Мартин отключился. И посмотрел на экранчик, загораживаясь ладошкой от солнца. Кортес не знал, что в телефон Мартина Бормана вмонтирован детектор лжи. И теперь экран высвечивал короткое слово «Врет».

Герда нашла альбом в шезлонге, спрятала в рюкзачок к неразлучной Барби в подвенечном наряде и мячиком слетела по трапу на пристань.

— Герда! — заорал в ларингофон инвалид, заприметив с палубы, как эта шустрая фройляйн сует на пирсе бутылку кокосового пива вахтенному матросу, — Ну-ка немедленно прекратить свои штучки!

Провожающий пассажиров у трапа босоногий матрос-кафузос[80] остался недоволен. Скривила губы и втиснутая в веселенький сарафанчик нордическая арийка, но спрятала пиво за спину.

Кресло с Мартином спустили на лебедке. Мартин, проверяя, включил и выключил мотор. Раздвигая скрипящих грозной амуницией телохранителей, к креслу придвинулся осоловевший Евахнов. Но Борман, старательно не пересекаясь взглядом с русским, врубил двигатель и подкатил к трапу. Достал этот генерал.

— Деда, я только хотела, как лучше. Посмотри, ведь этот бедняжка с непокрытой головой мучится на солнцепеке, — объяснилась Герда на непонятном для большинства немецком.

— Мне и так пришлось внушить капитану легенду, будто стюард и боцман сбежали в Колумбию. Отдай сюда яд, дрянная маньячка!

Доктор шлепнул на лбу москита, и на звонкий хлопок одиннадцать наряженных в гетры, кожаные шорты и тирольские шляпы телохранителей дружно похватались за длинноствольные револьверы. А когда просекли ошибку, их хмурые рожи не перекосились улыбками ни на грамм.

— Деда, я хотела тебе рассказать. Помнишь, ты меня попросил прошвырнуться по богеме, и если наткнусь на молодых музыкантов, нагло нарывающихся на контракт в Сибирь, немедленно тебе сообщить? Так вот, я безумно втюрилась в одного славного парня…

Мартин продолжал требовательно жечь родственницу взглядом.

— Ну, и пожалуйста, — дрянная девчонка нехотя отдала бутылку пива. При этом в молодежном рюкзачке у нее за спиной подозрительно звякнуло стекло.

Мартин швырнул компрометирующую бутылку подальше, и она, красиво заискрив на солнце, гикнула об борт парохода рядом с гордой надписью «Хосе Санчес Лабрадор».[81]

— У нас тоже есть традиция разбивать бутылки об борт. Только корабль должен быть с нуля, а в бутылке должно быть шампанское, — одобрил подкравшийся Евахнов поступок инвалида на непонятном для остальных русском, — Так это и есть ваша фазенда? Впечатляет. Особенно красивы свисающие прямо в реку ветки деревьев. У нас в России есть похожие деревья, ивы называются. — Евахнову нестерпимо хотелось делиться впечатлениями. Прямо какой-то словесный понос. И еще Евахнова малость колбасило. Может, это тропическая лихорадка? Но откуда, ведь генерал за службу сделал в сто раз больше прививок, чем получил медалей?

Мартин по инерции покосился на экран мобильника. «Правда» — свидетельствовал детектор лжи.

А вот пятый спустившийся по трапу пассажир в баскетбольных трусах и футболке, квадратноплечий детина с горильей челюстью, промолчал. Может потому, что тяжелую челюсть поленился опускать и поднимать. И за молчание Мартин был ему очень благодарен. Детина чуть ли не единственный пялился не на деревню индейцев, а на противоположную деревне влажную стену джунглей. Издали это походило на груду застывших зеленых пузырей. Этакое вертикальное нагромождение зеленых лохматых наростов, перечеркнутых вкривь и вкось бледными стволами деревьев и лиан.