Это утверждаю я, кавалер ордена Будды Всепобеждающего, глава Всемирного Союза Западных Буддистов, Великий посол Западных Буддистов Рета Ригден, на Родине носящий имя Николай Рерих».

Минут через двадцать на пороге вновь нарисовался свирепо улыбающийся Кнут Юргенсен. Сапог он держал в левой руке:

— От ваш, рушшких, вше жло. Под вами штонало пол Европы пошле войны. Да и прежде вы были ишчадиями ада. Мой предок погиб под Полтавой!..

— Ты не забыл проверить, есть ли внутри сапога ключ? — огорошил нагло не прячущийся от убийцы Илья.

Кнут соображал из последних сил, потеря крови и недостаток кислорода — дурные советчики. Швед застыл, что-то мучительно в голове переваривая. Потом, судя по гримасе, отмел сомнения и решительно полез под куртку за пистолетом. Но пистолета там не оказалось.

— Кортес специально подстроил так, чтобы ты вернулся сюда безоружным, и я тебя убил.

— Ключ был в одном из горшков, которые разбил русский, — из-за спины шведа подал голос призраком объявившийся Кортес, — Русский перепрятал ключ или уничтожил, — Кортес подтолкнул шведа внутрь дома упершимся в спину стволом, — На холоде люди не чувствуют, когда у них крадут оружие. — и свободной рукой отнял яловый сапог.

И снова скрипнула дверь, хотя казалось бы, уже больше некому появляться в заброшенном монастыре у Вершины Мира. На скрип двери невольно дернулись Илья и Кнут, но только не Кортес. А в проеме двери стоял старик Угх, сгорбленный под грузом ответственности за неправильное решение, и смотрел прямо в глаза Кучину:

— Третий раз тебя спрашиваю, однако. Ты точно оставил снежных демонов Алсу под снегом?

— Оставил, дедушка. Оставил. Вызвал спасателей и поспешил за вами, пока следы не замело.

— О горе мне! Я не тому отдал ключ!!!

Вдруг ветер стал завывать еще громче. Костер вспыхнул, как глаза у кошки, которую внезапно осветили. Кортес, не поворачиваясь, сунул пистолет под мышку, будто градусник, и выстрелил. Поймавший пулю грудью Угх охнул и свалился. Лицом на каменный пол, ногами на снег. Колокольчик в волосах прощально звякнул. Кортес благодарил богов человеческой жертвой.

А мегатонник (Кортес давно раскусил, что это именно мегатонник) пускай себе живет и радуется. Пускай теперь отправляется ловить пузатого Мартина. И если партайгеноссе ускользнет от сородичей Кортеса, то от мегатонника ему не уйти. Именно такую интригу и выстраивал Кортес, когда неделю назад организовал утечку информации с рассчетом, чтобы Российский генштаб насторожился. Чтобы, прежде чем объект У-18-Б будет втоптан в грязь, заслал кого-нибудь из бойцов последнего рубежа погулять по Памиру и Бразилии.

Ненавидеть всех людей белой расы скопом Кортеса научил сам Мартин, и Кортес оказался прекрасным учеником. Теперь, когда русский наконец применит своего хваленого «нетопыря», не забыть бы прихлопнуть шведа с его великой любовью к бледнолицей самке.

— Это кара за ошибку. Тугжече.[93] Я не тому отдал ключ. Конец Света! — прохрипел аксакал и смолк навсегда.

Илья выстраданным тройным сальто перебросил себя в один из темных коридоров. Раздался еще один выстрел и предсмертный вскрик последнего шведа. Было слышно, как Кнут тяжело шмякнулся. И дальше поплыл затихающий скрип по снегу.

Латинос не мог убежать далеко, пока ключ оставался в чужих руках. Илья решил, что Кортес засядет где-нибудь за выступом скалы, ожидая, когда безоружный русский слепо бросится в погоню. Засада — любимая уловка любого индейца. Илья сохранял спокойствие и двадцать минут, и час, и три часа… Он бродил по заиндевевшим галереям тибетского монастыря и осторожно выглядывал из окон. Где прячется Кортес, он так и не смог отгадать. Потом выяснилось, что обувка покойного Курта оказывается россиянину в самый раз.

Потом пришло осознание факта, что латинос позорно бежал, отринув всякую надежду завладеть ключом. И искать беглеца не имелось уже никаких нужды и возможности. Снова испортилась погода, и поземка зализала все следы. Она гнала снежную муть от одного выступа скалы к другому, она тормошила заклякший труп буддийского монаха и сметала излишки снега в пропасть, будто мусор.

Прав был покойный Угх, каждый из добравшихся до тайного монастыря паломников здесь что-то оставил. Илья ради ритуала наколол палец и стряхнул выступившую бусинку крови. Как символ, что он прощается с прежней жизнью.

Вокруг там и сям шелестела листва, это выходили на штурмовые рубежи другие бороро. Сквозь бахрому и кружева веток, сквозь дерматин и лавсан листьев, сквозь пряжу лиан то и дело проглядывали шоколадные торсы. Со стороны форта журчали по траве испуганные ящерицы и порхали прочь бабочки невиданных расцветок. А из кустов на Валеру пялилась засиженная мухами голова блондина в по босяцки надвинутой на лоб пилотке. Валера так и не узнал, был этот человек рослым или кургузым, потому что, судя по запаху, голову накололи на ветку уже пару дней тому, а туловище не прилагалось.

— Вкусный, — поймав взгляд Зыкина, причмокнул почти не различимый в густой, будто украинский борщ, траве Зуб и скользнул вперед.

Здесь бурно росли папоротники и высокие серебристые хвощи. Стволы деревьев щедро покрывались бородой мхов и проказой лишайников. Локти скользили по опавшим листьям, косые солнечные лучи падали между крученных стволов, и мир вокруг облепляли золотые пятна.

Когда не удалось захватить дорогих гостей на мостках и лобовая атака захлебнулась, бороро рассеялись вокруг форта в тесно прилегающих джунглях. И теперь хладнокровно сжимали кольцо. Они ползли, пока впереди не замаячила развешенная на кольях колючка. Оказывается, колючие заграждения были загодя цинично издырявлены и напоминали трал на кефаль, который торпедировала стая касаток.

— Многому меня научил мудрый Итубаре, — похвастался Зуб, протянул руки и прямо из кустов, будто фокусник кролика из цилиндра, выудил два лука и связки стрел с оперением из перьев амазонской цапли, — Не научил только посылать во врагов небесные молнии. А ведь Кортес говорил, что каждый бороро может приказывать погоде, только не умеет, — один лук Зуб протянул Валере, — Приходится воевать дедовским способом.

Зыкин видел, что малочисленные и вооруженные только Магнумами 44 бледнолицые засели у окон второго этажа. И стоит индейцам лишь преодолеть простреливаемую зону, исход боя станет предрешен. Чтоб не вызвать подозрений, Валера натянул тетиву и пустил стрелу счесать шляпу со слишком неосторожного защитника.

— Сегодня пообедаем на славу, — не лежалось спокойно на месте Зубу Бобра, — Это истинная правда, потому что мне приснились три женщины, собирающие капающую из пасти ягуара слюну.

Потерявший шляпу защитник пальнул наугад и стал более осторожно высовывать нос. Вот незадача, его дурная пуля перешибла древко лука у Зуба. Зуб разразился мудреными проклятиями, оглянулся с завистью на лук Валеры, но отбирать подарок обратно постеснялся.

Зыкин с некоторым даже удивлением понял, что к бою оказались не готовы обе стороны. Хитрость индейцев — напасть из болота — в тактическом плане равнялась самоубийству. Кто ж так устраивает засады?[94] А на месте защитников форта Валера применил бы одну из хитростей американцев, отработанных во Вьетнаме.[95] Но «тирольцы» явно имели городскую специализацию, в партизанских хитростях не смыслили ни бельмеса и гибли за зря.

— Гром небесный — это лишь лай псов, унесенных облаком и скучающих по своему хозяину, — Зуб Бобра присмотрел в колючке подходящую горизонтально натянутую проволоку, ловко виляя бедрами, подполз к ней со скоростью анаконды. Занеся руку с половинкой лука за проволоку, индеец наложил стрелу на древко, а тупой конец упер в проволоку. Затем резко дернул и отпустил, посылая стрелу в провал окна. Получилось. Но…