— А я — голографические штаны, — робко попросил длиннорукий и посчитал нужным оправдаться, — Чтоб тело не зудело, когда в город приезжаешь. Но если ты такой могучий мастер, почему на тебе самом нет ни одного рисунка?

— Я вынужден скрывать свое искусство от непосвященных хамов. Может быть, тебе когда-нибудь повезет узнать, что у меня изображено на стенках желудка и на печени. Кстати, хочешь, я тебе вживлю под кожу микроаккомулятор и в кожу — узор из лампочек? В темноте ты будешь производить незабываемое впечатление.

Теперь дворец, в котором Зыкин потерял невинность, был не дворец, а по всем правилам военной науки оборудованный штаб уровня командующего группировкой войск. И не оставалось ни на йоту сомнений, что в задании «…о возможном преступном сговоре группы влиятельных лиц, имеющем целью провести неопознанную акцию по изменению политической и экономической ситуаций в масштабах мирового сообщества…» предсказывалось появление именно этого штаба. Теперь было слишком поздно затевать какую-нибудь силовую акцию. Теперь ситуацию мог переломить только хорошо продуманный точечный удар. А чтобы его нанести, прежде следовало внедриться и обстоятельно разведать вражьи замыслы. Так учил непревзойденный Рихард Зорге.

Тщедушный что-либо клянчить не рискнул, он тяжело переживал опалу. Но тут Валера сам дружески хлопнул по плечу тщедушного:

— Так где, ты говоришь, находится база этого вашего якобы всесильного Кортеса? Хочу посоревноваться, кто из нас лучше колет.

— Тут недалече, — торопясь услужить, затарахтел тщедушный. Его испепеленные солнцем щеки нежно зарделась. Щедро бороздившие чело морщины распрямились, и распрямилась от рождения согнутая миллионом унижений спина…

В жизни он привык обходиться немногим. Кровать, тумбочка, пять сейфов, и распатроненная пачка душистого «Беломора» на тумбочке. За окном шелестела непогода, смешивая снег с дождем. Напротив светилось одинокое окно.

Кроме прочих обязанностей на него по линии Кремля взвалили курирование (конечно, негласное) неожиданно хлынувшего потока мемуаров отставных разведчиков. Он неофициально окрестил операцию «ЭксГБционизм» и с удовольствием заворачивал публикации наиболее бесстыдных откровений. Он был чуть ли не последним зубром из старой гвардии, и новичкам любили пересказывать легенду, дескать, это именно он, а не Феклисов под псевдонимом «Фомин» в вашингтонском ресторане «Оксидентал» передал корреспонденту Эй-Би-Си Джону Скали предложения российской стороны по урегулированию Карибского кризиса.

Годы брали свое, нервы уже ни к черту. Непогода отзывалась в костях призраком приближающегося радикулита.

С вечера он засиделся над рукописью расширенных воспоминаний Судоплатова. Из-за прочитанного никак не мог заснуть. Воспоминания кружили локатором. И не отогнать их было ни подсчетом баранов (за каждым бараном подкрадывался бородатый моджахед), ни шифровкой в уме поэмы Пушкина «Руслан и Людмила». А ведь в молодости он легко приказывал себе заснуть на полчаса и просыпался ровно через тридцать минут, ни секундой дольше. Правда, никто не знал, что помогал тому вибробудильник, встроенный в наручные часы, подарок Шандора Радо.

Снег с дождем скреблись в окно, и больше ни единого звука. Спали пять телефонных аппаратов. Ни капель воды из разболтанного крана, ни цоканья ходиков.

Подушка сбилась в кирпич, одеяло шершавым коровьим языком царапало бока, и телефонный звонок оказался весьма кстати. Вроде рекомендации Минздрава пить на подлодке каждый день сто грамм сухого вина, чтоб стронций в организме не залеживался:

— Алло? — поднявший трубку услышал в правом ухе монотонный гудок. Левое ухо продолжало принимать короткие попискивания вызова, и только тогда он понял, что надрывается не обычная связь, и даже не правительственная.

Вызов шел по линии «Мессир». А это значило..! Черт побери, это могло значить все, что угодно.

— Алло? — пробубнил он уже в ту трубку, которую надо.

— Товарищ Серебро, разрешите обратиться? На проводе Пентагон.

Товарищ Серебро, как минимум, сделал вывод, что ситуация «Сенокос»[51] пока не началась. В критическом случае морочили бы друг другу голову по атлантическому кабелю президенты.

— Пентагон, так Пентагон, — вздохнул полуночник и невольно глянул на окно. Но куранты отсюда были не видны, зато было видно светящееся окно напротив, там тоже не спали. Мокрый снег полировал контуры Гранатовидной палаты.

По оптиковолоконной линии сигнал из Кремля перепрыгнул в одну из аудиторий Московского университета. Здесь он был наложен поверх телефонного трепа некоего частного предпринимателя Шляева о поставках запчастей для тракторов и отправлен на коммерческий спутник. Со спутника все еще не отцеженный сигнал перепрыгнул на пост метеонаблюдения под Норильском, а далее достиг застопорившего ход в Беринговом проливе судна «Пуэбло» под флагом ВМФ США. Здесь сигнал был преобразован в цифры вторичного кода и отправлен на станцию перехвата АНБ в Шугар-Гроу, западная Вирджиния. А от туда в подъезд № 4 реставрируемого[52] Пентагона.

— Мистер Гризли? — с той стороны обозначили, что намерены воспользоваться речевым кодом «Уолт Дисней»,[53] — С вами будет говорить Бобер.

Товарищ Серебро ни как не отреагировал. Он ждал.

— Мистер Гризли, спокойной ночи, — бодренько фыркнула телефонная трубка на отвратительном русском.

— Не «спокойной ночи», а, например, «доброе утро». А еще лучше нейтральное «добрый день», которое сойдет и в три часа ночи, если будишь приятеля, мистер Бобер! — после встречи в Давосе между сторонами сложились вполне свойские отношения.

— Разве? — прибавило интонацию вины в вопрос США, — Неужели я первый, кто заставляет тебя этой ночью продрать глаза?

— Плохая погода, — как бы в оправдание ворчания поделилась Россия, и это было не кодовое выражение. За оснащенным сенсор-глушилкой[54] окном продолжал сыпаться на головы почетного караула ерш из снега и дождя.

— А у нас просто великолепная. Для съемки со спутника, — многозначительно нажало США.

— Что бы там не унюхали спутники, в России фотографировать больше нечего. Все нескромное мы научились прятать под землю.

Коммутатор издал предостерегающий писк насчет того, что разговор превысил тридцатисекундный лимит. Собеседники послушно отключились во избежание. После кризиса 98-го корпоративные разведки мировых бирж охотились именно за подобными разговорами чтобы точнее прогнозировать падение и рост курсов валют.

Адъютант Элрик Кернкросс с проворством радиста набрал прежние двадцать три цифры (по этикету обязанность до конца беседы возлагалась на беспокоящую сторону), и между Кремлем и Пентагоном снова запутешествовали слова. Министр обороны США Дональд Рамсфильд звонил из Центра обработки данных спутниковой разведки. Он сидел на неудобном алюминиевом, да еще намертво привинченном к полу, стульчике и чиркал отказавшей настольной зажигалкой.

Под носом в пластиковом стаканчике плескалась бурда, именуемая «кофе без кофеина». К нижней губе прилипла сигара. За оснащенным сенсор-глушилкой окном бравые морпехи наряжали рождественскую елку. Щедрое вашингтонское солнце отражалось в стеклах поливаемого шофером из шланга правительственного лимузина. Обычная предпраздничная суета.

— Мистер Гризли, и над Латинской Америкой погода хорошая…

— Прекрасный повод, чтобы помешать мне выспаться. Кстати, у нас тоже синоптики с ума сходят. Позавчера был мороз под тридцать, а сегодня плюс два. Все тает, все по уши в грязи. Жуткий ветер. Пригласи меня на какое-нибудь заседание на Гаити, мистер Бобер, я бы пропарил свои старые косточки.

— То есть, Латинская Америка — это не длинная рука Москвы? — Дональд Рамсфильд был готов запустить отказавшей зажигалкой в голову адъютанта. Центр являлся единственным местом, где министр мог спокойно покурить и не угодить на первые полосы газет. Не иначе — диверсия некурящих. Вспомнились результаты прослушки частных бесед сотрудников — вольнонаемная Джейн Остин, поскольку в суд подать не могла,[55] грозилась устроить «марш феминисток против табачного дыма». Тоже мне, Моника Ливински.