Елена Николаевна Тухачевская с мужем и братом Николаем приехала на дачу в Петровское, чтобы повидаться с братом перед его отъездом.
– И до этого, – свидетельствует она, – в его служебной судьбе бывали назначения и перемещения. И ни у кого из нас не вызывало сомнений очередное. Но когда я увидела Мишу, поняла, что происходит нечто экстраординарное. Я никогда не видела его столь подавленным и удрученным. И обед за столом, обычно веселый и оживленный, проходил с ощущением неясного беспокойства. И что самое удивительное, прежде приветливые женщины, обслуживающие маршала и его семью, были надменны и откровенно враждебны. Они тоже что-то чувствовали и знали уже о происшедших переменах. Больше я никогда не видела Мишу...
Тухачевский был арестован 26 мая. Его следователем был Ушаков – Зиновий Маркович Ушиминский – один из самых страшных подручных Ежова. В 1956 году во время реабилитации красных генералов на документах «Дела» Тухачевского обнаружены были бурые пятна. Экспертиза установила, что это – человеческая кровь. Мне кажется, что Михаил Николаевич признал себя виновным не потому, что его били. Тухачевский за свою бурную жизнь всякого повидал. Да и самого его вряд ли правильно было бы причислять к людям мягким. Подавление антоновского мятежа долго помнили – огнем и мечом прошел он по Тамбовщине. Не такой это был человек, которого враз мордобоем поломать можно. Думаю, он подписал все наветы, спасаясь от невероятного, никогда дотоле непережитого унижения, когда мальчишки-лейтенанты могли кричать на маршала, срывать звезды с петлиц, когда надо было рукой поддерживать галифе, потому что ремень был изъят, когда собственный расхристанный вид в неподпоясанной гимнастерке вызывал в нем врожденный протест истинного офицера и человека безупречной аккуратности. Протоколы, мне думается, подписывал он из брезгливости, от нежелания видеть Ушакова, общаться с ним в любой форме, от чувства гадливости ко всему происходящему. Подумайте сами: ощущение несвободы для него было самым мучительным ощущением. Поэтому он бежал из немецкого плена пять раз и убежал все-таки! Если бы Тухачевского не расстреляли, он очень быстро умер бы в тюрьме или сам напросился бы на пулю конвоира...
Когда его вызвал Вышинский, с ним был еще какой-то писарь53, он не стал ему ничего доказывать и объяснять. «Признаю себя виновным, жалоб не имею», – и пусть выкатывается. Нет, объясняться надо не с глазу на глаз, а на суде.
Ждал суда. Вот там он все подробно объяснит, обнажит абсурд, выявит и высмеет всю чудовищную нелепость этого ареста. А Ежову надо потом сказать, чтобы наказал этого мерзавца Ушакова, его надо примерно наказать!
Он не знал, что в своем кабинете застрелился смелый человек Ян Гамарник, не знал об аресте других военачальников. Когда Ушаков кричал о заговоре и называл их фамилии, он думал, что это конечно же провокация, представить их в тюрьме он не мог.
Когда в 9 часов утра Тухачевского ввели в зал Верховного суда СССР, где заседало Специальное судебное присутствие, и он увидел подсудимых: Якира, Уборевича, Корка, Эйдемана, Фельдмана, Примакова, Путну, пусть каких-то странных (Примакова он не сразу узнал), каких-то холодно неподвижных, стеклянных, когда он увидел их, своих товарищей, верных большевиков, героев гражданской войны, а напротив увидел тех, кто будет их судить: Блюхера, Алксниса, Шапошникова, Буденного, Дыбенко, Белова из Белоруссии, Каширина с Кавказа, командира казачьего корпуса Горячева, – он сразу успокоился. Меньше других он знал Ульриха, Главного военного прокурора, председателя Специального судебного присутствия. Слышал, что человек жесткий.
Ну, вот и суд. Теперь все, наконец, кончится...
Последующие несколько часов были самыми страшными в жизни Михаила Николаевича Тухачевского, а в его жизни было немало страшных часов. Думаю, что он не понимал, что происходит, не понимал, зачем ему задают эти вопросы.
Встречался ли он с троцкистами, беседовал ли с теми, кто оказался потом «врагами народа»? Ну, разумеется, и встречался, и беседовал, да и как мог он не встречаться с ними? Все, кто находился на верхних этажах власти, с ними встречались. Но он никогда не был троцкистом, не поддерживал Троцкого.
Знает ли он остальных подсудимых? Как он мог их не знать, он – заместитель наркома, не знать высший командный состав армии?! С Уборевичем и Фельдманом они дрались еще против Антонова. С Якиром...
Встречались ли и беседовали в Лондоне с Путной? Да, встречались и, конечно, беседовали. Витовт Казимирович был военным атташе в Англии, а он ездил туда на похороны короля Георга V...
Почти все вопросы задавал Ульрих. Буденный оживлялся только при упоминании кавалерии. Дыбенко и Белов спрашивали какую-то ерунду. Блюхер сидел молча, опустив глаза. Потом вдруг наскочил на Уборевича:
– Почему вы говорили обо мне плохо?
Уборевич улыбнулся, пожал плечами, начал протирать стеклышки пенсне.
– Вы показывали немцам то, что им не следовало показывать? – спросил Алкснис, глядя мимо лица Тухачевского.
– Мы показывали то, что нужно было показывать54, – ответил Тухачевский и все старался поймать взгляд Якова Ивановича, но не поймал...
– Имели ли вы контакт с офицерами и генералами вермахта?
А как же он мог их не иметь, если возглавлял советскую военную делегацию в Берлине? Но причем здесь фашизм и Гитлер? Ведь все это было до прихода Гитлера к власти!
Неудовлетворительно шло строительство укрепрайонов на западной границе? Мала сеть шоссейных и железных дорог? Разумеется, какие-то упущения были, строить надо и лучше, и быстрее. Он готов отвечать, но какие конкретные оборонительные сооружения имеются в виду? Ведь весь разговор какой-то расплывчатый, общий. Выступал ли за сокращение кавалерии, за развитие механизированных частей? Да, выступал и делал это открыто, гласно, никогда не скрывал своего мнения по этому вопросу. А с тем, что его приказы способствовали ослаблению боеспособности Красной Армии, согласиться нельзя, потому что роль кавалерии в современной армии...
– Это вам не Академия... Лекций нам не читайте, – перебил Ульрих. Тухачевский взглянул на него и увидел, что лицо у него цвета сырого мяса. И с этого лица на него смотрят совершенно белые глаза...
Сообщение об аресте Тухачевского и раскрытии заговора в Красной Армии ошеломили Королева. Он часто встречался с Михаилом Николаевичем, слышал его выступления, сам с ним говорил. Королев не мог заставить себя поверить в то, что Тухачевский – враг. Понимая умом несбыточность своих надежд, сердцем все-таки надеялся: разберутся, вероятно ошибка, не может быть, чтобы не разобрались, ведь это Тухачевский!
Каждое утро с нетерпением хватал газету, искал сообщения о суде. 11 июня развернул «Красную звезду» и не поверил своим глазам: передовая статья называлась «Шпионам и изменникам пощады не дадим!» Каким шпионам?! Каким изменникам?! Ведь суда еще не было, ведь еще надо доказать, что арестованные – изменники и шпионы! Королев не был знатоком юридических тонкостей, но такую элементарную вещь не увидеть было нельзя. Суд еще не приступил даже к разбирательству дела, а газета писала: «Маски сорваны, шпионы пойманы с поличным. Они сознались в своих гнусных преступлениях, в своем предательстве, вредительстве и шпионаже».
Тогда, в июне 1937 года, Королев не понимал, а если бы кто-нибудь и объяснил ему, то не поверил бы, что суд – никому не нужен, что это проформа. Он не поймет этого и через год – в июне 38-го, когда его самого арестуют и он будет с нетерпением ждать суда. Он не мог представить себе, что ни вопросы Ульриха, ни ответы обвиняемых никого не интересуют, что приговор суда вынесен задолго до суда и даже больше того – задолго до того, как подсудимые были арестованы и превратились в подсудимых. Страшное прозрение наступит, и Королеву откроется истина: этот суд – кровавый спектакль. Но и после этого он еще долго не сможет понять, что спектакль этот разыгрывается в театре марионеток, еще будет надеяться, что все-таки это суд – нормальный, человечий, с живыми людьми...
