Когда улеглась первая радость после освобождения, Лейхтвейс подал знак рукой, что желает говорить, и произнес следующую речь:

— Друзья мои, мое желание спасти вас и дать вам возможность вернуться на родину, конечно, хорошо, но мы не должны скрывать от себя, что пока мы все находимся в страшной опасности. Наше судно получило пробоину, через которую вода врывается под палубу, так что существование «Колумбуса» можно считать минутами. Хотя мы находимся вблизи одного острова, но все же расстояние до него довольно значительно, и при сильном штормовом ветре, дующем из глубины Северного моря, едва ли можно надеяться на то, чтобы жители Гельголанда пришли нам на помощь. Нет, мы предоставлены своим собственным силам. Но смелым Бог помогает. Погибнет тот, кто сам не постоит за себя. Я ставлю только одно условие: каждый, находящийся на этом корабле, должен беспрекословно исполнять мои приказания, в противном случае я смогу с револьвером в руке заставить подчиниться мне. Теперь примемся за дело нашего спасения.

Тяжелое молчание последовало за этими словами. Жители Доцгейма и Бибриха надеялись, что они уже сейчас, немедленно могут отправиться на родину и что всем их испытаниям и страданиям наступит конец. Теперь же они поняли, что хотя их освободили из неволи, но фактическое спасение еще не так верно, как они воображали. Они с упованием и надеждой смотрели на высокого, сильного человека, стоящего наверху, на капитанском мостике, как могучая скала, у подножия которой бушует бурун.

Лейхтвейс отдавал свои приказания с большой осмотрительностью. Прежде всего он обратился к стоящему рядом с ним рулевому:

— Рулевой, сколько спасательных лодок находится в нашем распоряжении?

— На борту их восемь штук, капитан, — ответил моряк, невольно давая Лейхтвейсу титул, который по справедливости полагался ему в эту минуту.

— Восемь спасательных лодок… гм… мало… очень мало… Как велик экипаж «Колумбуса»?

— Двадцать пять человек с поваром и буфетчиком.

— Двадцать пять человек? — повторил раздумывая Лейхтвейс. — К этому нужно прибавить пятьсот бибрихцев и доцгеймцев, всего пятьсот тридцать четыре человека, которые обязательно должны быть спасены.

Он произнес эти слова громким голосом, так что Батьяни, привязанный к главной мачте, отчетливо услышал их. Он вздрогнул, точно от удара кнутом. Все, находящиеся на судне, были сосчитаны; только он не был упомянут. По-видимому, все должны были быть спасены, кроме него одного. Он крепко стиснул зубы и бросил взгляд непримиримой ненависти на своего смертельного врага.

Лейхтвейс увидел этот взгляд, но, занятый своим распоряжением, он нисколько не смутился им. Для него Батьяни не существовал. Он смотрел на него не как на живого человека, а как на бездушный предмет.

— Рулевой, — спросил вновь произведенный капитан, — как велика будет вместимость каждого спасательного бота, если мы нагрузим его до последней возможности?

— Больше тридцати человек он не выдержит без опасности зачерпнуть бортом и немедленно перевернуться.

— Тридцать человек… это значит по двести сорок душ на каждый рейс… Лодки должны будут сделать, по крайней мере, два рейса на Гельголанд и обратно…

— Да, без этого не обойтись.

— Ну, так с Богом. За работу. Мы не должны терять времени, — продолжал он с мрачным выражением лица. — «Колумбус» все сильней накреняется, и я боюсь, что не дальше как через час он совсем погрузится в море.

Затем Лейхтвейс приказал рулевому выбрать самых надежных матросов и лучших гребцов. Этот последний немедленно направился к экипажу и через несколько минут шестнадцать матросов были готовы взяться за весла и переправлять людей. Лейхтвейс подошел к кучке матросов, внимательно всматриваясь в каждое лицо, с Намерением прочесть на нем характер и настроение его обладателя. Среди общего молчания он обратился к ним со следующей речью:

— Братцы! На вашей ответственности находятся пятьсот человеческих жизней. До сих пор вы служили скверному делу, но я хочу думать, что вы этого не понимали и теперь чувствуете к вашему бывшему капитану такое же презрение, как и остальные, окружающие меня люди. Молодцы! Когда вы перевезете на Гельголанд первую партию, вы должны немедленно вернуться обратно к погибающему судну, и если вам удастся захватить с него и спасти остальных пассажиров, то вы этим не только совершите дело человеколюбия, которым приобретете себе громкую известность, но, кроме того, получите еще крупное денежное вознаграждение.

При этих словах он вынул тяжелый, до края наполненный золотом кошелек и, показав его матросам, продолжал:

— Тут находятся двести золотых; они будут принадлежать вам с той минуты, как вы вернетесь обратно на место крушения. Я вам это обещаю, и, чтобы вы не сомневались, что мое обещание будет исполнено, я теперь же отдаю эти деньги в руки вашего рулевого.

Расчет Лейхтвейса был верен. Обещание денежной награды подействовало гораздо сильней, чем вся его речь о благородном и человеколюбивом деле.

— Да здравствует наш новый капитан! — заревел старый, загорелый моряк, и все остальные матросы присоединили свои голоса к этому радостному, восторженному возгласу.

Лейхтвейс положил кошелек с золотом в руку рулевого, который, спустившись вниз к матросам, объяснил им:

— Знаете ли вы, ребята, что вы теперь получите в десять раз больше того жалованья, которое вам причиталось бы за плавание отсюда до Нью-Йорка? Докажите новому капитану, что вы молодцы и не боитесь этой лужи.

— К лодкам! К лодкам!.. — раздавалось по всему судну.

На палубе царила лихорадочная деятельность: все спешили отвязать лодки и спустить их на воду. Освобожденные узники усердно помогали матросам, так что через десять минут первый бот с тридцатью пассажирами был уже готов к отплытию. За ним спустился второй и третий; через двадцать минут вся флотилия с двумястами сорока спасенными с «Колумбуса» тронулась в путь, сопровождаемая криками «ура», возгласами одобрения и благословения.

При выборе тех, которые должны были отправиться с первой партией, господствовал образцовый порядок. Не было ни суматохи, ни той бесчеловечной, жестокой жажды спасения, какие обыкновенно замечаются на погибающих судах. Нельзя было и предположить, что эти люди находятся на разбитом судне, сквозь пробоину которого безостановочно поступала морская вода, так все происходило спокойно, чинно, торжественно. Лейхтвейс сам назначал тех людей, которые должны были занять лодки; не попавшие в них остались покорно и безропотно. Они видели, что ни сам Лейхтвейс, ни жена его не думали о собственном спасении, и этот пример самопожертвования, героизма и самоотречения ободряюще действовал на них и внушал им надежду, что и до них дойдет очередь спасения. Спасательные лодки скоро исчезли из вида оставшихся на «Колумбусе».

Лейхтвейс до тех пор следил в подзорную трубу за лодками, пока они совсем не скрылись из виду. Он видел, как трудно было положение маленьких суденышек на бурной поверхности моря, он видел, как эти ореховые скорлупки поднимались на пенистые гребни громадных волн и снова опускались в зияющую бездну. Но скорлупки снова появлялись на морской поверхности, и снова показывались маленькие развевающиеся на ветру американские флаги, привязанные к мачте каждого суденышка.

Лейхтвейс посмотрел на часы. Лодки покинули место крушения в двенадцать часов десять минут ночи. Если все пойдет благополучно, то они могут вернуться через полтора часа. До тех пор «Колумбус» должен обязательно продержаться над водой, чтобы оставшиеся на нем не погибли.

Лейхтвейс приказал принести из кухни на палубу кушанья и напитки и обильно накормил оставшихся на корабле. Хотя он не жалел водки, но все же следил за тем, чтобы никто не выпил больше положенной дневной порции. Несчастные узники, которых Батьяни до сих пор просто морил голодом, с жадностью набросились на пищу, и Лейхтвейс заметил, что они, удовлетворяя свой голод, совсем забыли об опасности, чего он, главным образом, и старался достигнуть.