Задумано — сделано. После беглого осмотра окружающей местности, убедившись, что за ним никто не следит, он снял с себя платье и белье. Осторожно раздев покойника, он надел на него все, что снял с себя, а сам переоделся в платье самоубийцы. Он оставил на нем все мелочи, которые носил в своих карманах: записную книжку, перочинный ножик, огниво, чтобы для следствия не осталось сомнений, что труп принадлежит самому помещику. Чтобы лицо самоубийцы не могло выдать его, он дважды выстрелил в его голову, раздробив у трупа челюсть, череп и сорвав часть носа. Но этим Курт фон Редвиц не ограничился. Он выкопал охотничьим ножом неглубокую яму, положил в него тело покойного и прикрыл его хворостом и еловыми ветками.

Таким образом, можно было предположить, что Курт был убит браконьерами, или даже, может быть, самим уволенным Кольбе и зарыт в лесу. Он рассчитал, что тело найдут не сразу и что сырая земля сделает черты лица еще более неузнаваемыми. Свое охотничье ружье он положил вместе с покойником в могилу, а ружье Кольбе и все, что принадлежало ему, взял с собой. Покончив с этим делом, Курт почувствовал себя несколько спокойнее. Теперь, по крайней мере, на его имя не ляжет пятно стыда и позора. Скоро тело будет найдено и таким образом будет установлено, что он пал жертвой убийцы. Курта будут оплакивать; его друзья станут с состраданием вспоминать о нем, в то время как он сам — и сладострастная дрожь пробежала по его телу — начнет новую жизнь в объятиях чернокудрой Лорелеи.

Он отер носовым платком пот, выступивший на лбу, и со всех ног бросился вон из леса. Курт направлялся не к замку, он торопился не к своей молодой жене — нет, он бежал из своих владений, из сферы истинной, искренней и преданной любви. Он бежал от спокойной, почтенной, достойной полного уважения жизни, он бежал от самого себя, оставляя за собой покойника, долженствовавшего заместить его. И все это для того, чтобы предаться прекрасному демону, обольстившему его, чтобы с ним пережить краткие, быстрые мгновения страстной любви. О, жалкий человек! Несчастный Курт! Чего ты больше достоин: осуждения или сострадания? Ты принадлежишь к тем, к сожалению, слишком многочисленным безумцам, которые легкомысленно меняют настоящее золото на фальшивое. Ты променял благородное, преданное сердце на короткий» мимолетный сон, за которым последует страшное пробуждение.

Гунда не сомкнула всю ночь глаз. Скрепя сердце отпустила она отца и мужа. Особенно с последним ей было тяжело расстаться, предоставив его всем случайностям ночной охоты именно сегодня, в первый вечер после их примирения. Но доброе сердце Гунды сейчас же оправдало мужа.

Конечно, ему не сиделось дома из боязни, чтобы выгнанный инспектор не устроил ему какого-нибудь скверного сюрприза. Разумеется, хозяйский глаз нужен повсюду, особенно если служащие ненадежны. Лучше предусмотреть беду, чем после жаловаться на нее.

Но когда в одиннадцать часов Зонненкамп вернулся, объяснив, что Курт послал его домой, чтобы Гунда не оставалась в одиночестве, сердце ее снова сжалось, хотя она старалась победить себя, хваля Курта за его заботы о ней.

Значит, в лесу он думал о ней, боялся за нее.

Зонненкамп еще около часа просидел с дочерью, беседуя о будущем, которое они рисовали себе в самых розовых красках. Да, теперь все пойдет хорошо. Курт любит жену, полюбит и ребенка, если Богу будет угодно, чтобы он родился.

Ребенок! Какая мать не приходит в восторг при мысли, что она будет держать в руках маленькое, дорогое существо, плоть от плоти, кровь от крови любимого мужа? Какая молодая мать не хранит в своем сердце с удвоенной нежностью и любовью образ человека, который сделался отцом ее ребенка?

В полночь Зонненкамп простился с дочерью и ушел к себе. Гунда также перешла в спальню, разделась и легла спать. Но сон бежал от ее глаз. Какая-то странная тоска, какое-то гнетущее предчувствие не давали ей уснуть. При виде пустой постели, находящейся рядом с ней, она зарывала лицо в подушки и заливалась слезами.

— Ах, как было бы хорошо, если бы сегодня Курт был здесь! Если бы она, как в первое время своего замужества, могла прижаться к нему, положив голову на его грудь.

Она старалась уверить себя, что Курт не долго будет отсутствовать. На дворе дул сильный ветер, и мелкий дождь бил в ставни. Гунда слышала, как в лесу трещали ветки, срываемые ветром, и стонали деревья, пригибаемые к земле. В такую ночь было особенно приятно лежать в объятиях любимого человека. Пусть тогда неистовствует буря, гремит ураган, ревет ветер и льет дождь.

Но сегодня ночь тянулась для Гунды бесконечно: свет уже начал брезжить в ее окнах, а Курта все не было. К утру она задремала, но поминутно просыпалась, волнуемая страшными снами и видениями. То ей слышались из лесу крики о помощи, то казалось, что перед ней стоит красавица, которую она видела с Куртом перед воротами Берлина. Болезненно-возбужденная фантазия заставляла ее бороться с этой женщиной, и та оставалась победительницей. Обворожительная незнакомка встала ей одним коленом на грудь и давит так, что бедная Гунда не может перевести духа. Наконец она с криком вскочила с постели.

Какое счастье, что это был только сон!

Гунда взглянула на часы, стоявшие на ночном столике, и с удивлением увидала, что уже больше пяти часов. Она оделась и вышла из спальни. Молодая женщина нисколько не сомневалась, что Курт уже давно дома. Он, вероятно, не захотел беспокоить жену и предпочел в столовой дождаться утреннего кофе, чтобы затем заняться делами. Она вышла из спальни и спустилась на нижний этаж, где помещались людские. Кучер, горничная, кухарка и лакей сидели за большим столом и распивали кофе.

— Где хозяин? — спросила Гунда. — Видели вы его?

— Нет, госпожа майорша, — ответили слуги, — он, вероятно, еще на охоте.

Гунда должна была удержаться, чтобы не вскрикнуть; до сих пор муж еще никогда не оставался так долго в лесу. Но все-таки она утешала себя тем, что Курт с минуты на минуту должен был вернуться домой. Поднимаясь к себе наверх, она на лестнице встретила отца.

— Твой муж еще спит? — спросил Зонненкамп. — Он, должно быть, вернулся домой очень поздно. Не знаешь, убил он что-нибудь?

— Нет, папа, — проговорила Гунда, взяв отца за руку и проходя с ним в соседнюю комнату. — Курт еще не возвращался, и я не могу себе представить, что это может значить?

— Не беспокойся, друг мой, — утешал Зонненкамп Гунду, хотя сам при этом известии не мог удержаться от тревожного чувства. — Кто знает, что могло его задержать? Тебе нечего бояться, он хорошо вооружен, да и края эти безопасны. Разве у вас часто тут попадаются браконьеры?

— Нет, отец! — воскликнула в волнении молодая женщина. — С тех пор как мы живем в замке, я еще ни разу не слышала, чтобы в нашем имении попадались браконьеры.

— Ну так пойдем завтракать. Я уверен, что прежде чем мы кончим кофе, Курт будет уже здесь.

— Собаки с ним? — спросила Гунда.

— Нет, Курт их не взял.

Они сошли вниз и сели за завтрак; Гунда не могла есть, Зонненкамп старался поддержать разговор: он чувствовал, что такое продолжительное отсутствие Курта не могло быть случайным. Вдруг он поставил на стол чашку, которую собирался поднести ко рту, и спросил:

— Ты слышала сегодня ночью выстрел в лесу немного спустя после того, как мы легли спать?

— Нет, отец, хотя я не спала… вероятно, ветер отнес звук выстрела от моего окна.

— Мне послышались три выстрела: сначала один, а потом, через некоторое время, еще два. Но, конечно, я мог и ошибиться.

Отец с дочерью прождали еще два часа. Их волнение возрастало с каждой минутой. Курт не возвращался. Гунда не могла удержаться и начала плакать. Мрачные предчувствия волновали ее. Зонненкамп был не в состоянии успокоить дочь. Вдруг она вскочила и проговорила:

— Папа, я иду в лес. Пойдешь ли ты со мной?

— Разумеется, мой друг, я даже думаю взять с собой некоторых слуг, без которых ты могла бы обойтись в доме. С Куртом, вероятно, что-нибудь случилось, иначе он давно был бы дома.