В отдалении Полит услышал топот марширующих ног. Прибыли отряды, чтобы выбрать здесь сотню судей, Неподкупных.

«Но здесь не за что бороться», — подумал он. На эту неблагодарную роль могли выбрать простого копьеносца. И Полит удивлялся, почему любой из них соглашался стать судьей. В течение пяти дней под злобными взглядами царей и знати судьи должны принимать решения о победителях соревнований, на исход которых ставили целые состояния. Они стойко переносили ярость правителей, а порой и гнев толпы. За это они не получали наград, кроме маленького серебряного значка — в форме диска с изображением отца Зевса. В течение пяти дней эти бывшие крестьяне обладали силой, превосходящей по могуществу царей, предполагалось, что они воспользуются ею разумно и без всякой выгоды для себя.

Естественно, это было в теории. Пойдет ли какой-нибудь судья против Приама, зная, что через пять дней он опять станет простым копьеносцем, подчиняющимся прихотям царя? Вряд ли.

Полит встал со своей скамейки, пошел обратно вдоль беговой дорожки, надел сандалии, вернулся через конюшни и палестру, чтобы понаблюдать за выбором судей.

Скоро здесь будет отец. У Полита свело желудок. «Что я упустил? — забеспокоился он. — Какую скрытую ошибку он обнаружит?»

В огромной толпе Банокл и Каллиадес прокладывали себе путь по склону холма к Шеаенским воротам. Банокл был рад покинуть корабль, но Каллиадес почувствовал, как у него упало сердце при виде города. Это путешествие было похоже на сон, словно он вернулся в прошлое. Микенский воин стоял на палубе «Пенелопы», гулял с Пирией по залитым лунным светом пляжам, смеялся и шутил с ней. Теперь они были здесь, в конце своего пути. Вскоре он попрощается с ней, и эта мысль пугала его. «Она никогда не сможет полюбить тебя, — сказал он себе. — Лучше попрощаться, чем наблюдать, как она побежит в объятия своей любимой и даже не оглянется и не посмотрит на тебя». Но это было неправдой. Ему трудно было представить, что однажды утром он проснется и не увидит ее лица.

— Ты когда-нибудь видел Одиссея таким сердитым? — спросил Банокл. — Я думал, что он был в ярости, когда мы сражались с пиратами, но сейчас его лицо было таким красным, что, мне показалось, у него из ушей пойдет кровь.

— Он был в ярости, — согласился Каллиадес, вспомнив тот момент, когда царь Итаки попытался причалить к личному пляжу Приама. Маленькая лодка с декеархом и несколькими моряками пошла им наперерез.

— Вы не можете здесь высаживаться! — закричал декеарх. Одиссей побежал на нос, со злостью глядя на этого человека.

— Ты идиот! — заорал он. — Я — Одиссей, царь Итаки! Со мной Нестор, царь Пилоса, и Идоменей, царь Крита! Здесь причаливают все суда царей! Теперь убирайся, или я тебя потоплю!

Декеарх позвал стражников с берега. Примерно двадцать из них побежали вперед, положив руки на рукоятки мечей.

— Мои приказы ясны, царь Одиссей. Больше здесь не причаливают корабли. Ты можете потопить эту лодку, если хочешь, но тогда стражники помешают вашей высадке. Тогда здесь прольется кровь. Я тебе это обещаю.

Каллиадес отошел от Одиссея. Этот человек опозорил его перед командой и перед друзьями-царями. Царь Итаки стоял, моргая от яркого солнечного света, почти потеряв дар речи. Именно Биас приказал своим людям поворачивать, и «Пенелопа» поплыла дальше вдоль бухты. Они причалили недалеко от города, и моряки спустились на песок. Одиссей остался стоять на корме, сложив руки на груди. Цари, Нестор и Идоменей, не разговаривали с ним, покидая корабль. Даже Биас сошел, не сказав ни слова.

Пирия подошла к Каллиадесу.

— Пренебрежение пронзило его сердце, словно кинжал, — сказала она.

— Боюсь, что так. Банокл и я собираемся в город на Игры, — улыбнулся он. — Ты не хотела бы составить нам компанию?

— Я не могу. Меня могут узнать… те, кто может причинить мне вред. Одиссей говорит, что мне следует остаться здесь.

И Банокл и Каллиадес покинули ее.

Молодой микенец спросил стражника у Шеаенских ворот, куда им идти. Затем двое товарищей пошли дальше, свернув в сторону от толпы.

Банокл заметил двух шлюх, которые стояли в тени здания. Он помахал им рукой.

— Нам нужно найти Поле собрания, — напомнил ему Каллиадес.

Великан вздохнул.

— И у нас нет денег. Если бы мы знали, что этот ублюдок не отдаст свои доспехи. Пусть будут прокляты все цари!

Каллиадес остановился. Улицы расходились во всех направлениях, и он смотрел на здания с колоннами.

— Мы заблудились? — спросил великан.

— Пока нет, — ответил ему друг, продолжая путь.

— Но у нас есть план?

— Какой?

— Как жить в Трое… Где мы собираемся остановиться? Каллиадес засмеялся.

— Ты стоял рядом со мной, когда Одиссей сказал нам, что мы остановимся во дворце Гектора.

— Я не слушал. Я предоставляю тебе решать такие вопросы. Ты заметил размер стен, когда мы поднимались в город? Они выглядели большими в последний раз, когда мы были здесь, но при свете дня они огромны. Мне бы не хотелось штурмовать их на лестнице.

— Тебе и не придется. Мы больше не микенцы. Я вспомнил тут, если мы увидим знакомого, то не должны звать его или подходить к нему.

— Зачем мне делать такие глупости?

— Прости, мой друг. Я просто думал вслух. Город сохраняет нейтралитет во время Игр, но за наши головы назначена награда. И здесь будет много микенцев.

Наконец они нашли дорогу к Полю собрания, которое находилось на северо-востоке города. Здесь расставили множество палаток и дюжины скамеек со столами, за которыми сидели писцы, записывающие имена соревнующихся.

В конце концов Банокла и Каллиадеса записали, им дали тонкие медные значки, на которых были выбиты номера и название соревнования. Им велели завтра на рассвете вернуться, чтобы принять участие в предварительном туре.

На краю поля разместили площадку, где готовили еду, — две жаровни, на которых готовили буйволов. Два человека сидели в тени большого навеса и ели.

— Я думаю, этот буйвол умер от старости, — проворчал Банокл. — Я не ел такого жесткого мяса с тех пор, как мы были в Спарте. Ты помнишь? Этого старого козла, которого убил Эрутрос? Я клянусь, это были только копыта, кости и сухожилия. И ни кусочка мяса.

— Порции были маленькими, — вспомнил Каллиадес. — Я помню, как мы выкапывали корни и отдирали кору с деревьев, чтобы добавить в похлебку.

— Хорошие бойцы эти спартанцы. Если бы их было больше, у нас были бы настоящие неприятности, — Банокл засмеялся. — Они, должно быть, разозлили богов? Сначала их победили во время битвы, а потом они получили в качестве царя Менелая.

— Он мне всегда нравился, — признался молодой микенец.

— Он неплохой, — согласился великан, — но мягкий, словно кусок собачьего дерьма. И у него живот, как у беременной свиньи.

— Я разговаривал с ним однажды, — сказал Каллиадес. — В ночь перед тем, как мы взяли Спарту. Он был испуган, его постоянно рвало. Он рассказал, что хочет вернуться на свою ферму. Он скрещивал там свое стадо с буйволами из Фессалии. Менелай заявил, что надой молока его коров почти удвоился.

— Надой молока? — презрительно фыркнул Банокл. — Во имя богов, любой может стать царем в наши дни.

— Может, если он брат Агамемнона. Но будь справедливым к Менелаю. Несмотря на то что он боялся, он все же надел свои доспехи и присоединился к нам во время атаки. А мог бы остаться в тылу.

Великана это не убедило. Но выражение его лица просветлело.

— Как ты думаешь, во дворце Гектора есть рабыни? — спросил он.

— Я не знаю, — засмеялся Каллиадес. — Если они и есть, сомневаюсь, что им прикажут спать с моряками.

— Но они могли бы.

— Лучше, я думаю, найти шлюху. Так не рискуешь обидеть Гектора.

— О, хорошая мысль, — съязвил Банокл. — Шлюхам нужно платить.

Каллиадес залез в свой кошелек, висящий на поясе, и вытащил пять серебряных монет. Банокл был поражен.

— Откуда ты их взял?

— Мне их дал Одиссей. И говорит, что даст еще пятьдесят. Я продал ему доспехи Идоменея.