Он постоял немного, наблюдая за ними с мрачными мыслями.

Потом Одиссей услышал шум и обернулся. Черная свинья, таща за собой желтый плащ, поднялась по скале и встала рядом с ним.

— Я потерял сегодня моего мальчика, Генни, — сказал он, опустившись на колени и погладив по бокам животное. Генни прижался к нему. Голос царя задрожал, и он, глубоко вздохнув, попытался сдержать слезы.

— Боги ненавидят плакс, — произнес он со злостью в голосе. Встав на ноги, он мрачно посмотрел на лагерь пиратов. — Ты знаешь, кто я, Генни? Я — Одиссей, Царь лжи, Хозяин историй. Я не буду плакать по мертвым. Я буду помнить о них в своем сердце и проживу свою жизнь так, чтобы они гордились мной. Там внизу злые сыны коров, которые завтра будут пытаться причинить нам вред. У нас нет мечей и луков, чтобы победить их числом, но, во имя Гадеса, у нас есть хитрость, чтобы провести их. Генни, мальчик мой, завтра тебя заберет Ористинес в ленивую и беззаботную жизнь. Сегодня ты можешь пойти со мной, если захочешь, и у нас будет приключение. Что скажешь?

Свинья подняла голову и посмотрела на человека. Одиссей улыбнулся.

— Тебя беспокоит опасность, как я погляжу. Да, это правда, они могут убить нас. Но, Генни, никто не живет вечно.

С этими словами он начал спускаться вниз по холму по направлению к пиратскому лагерю. Секунду свинья стояла спокойно, а затем побежала за человеком, желтый плащ волочился по грязи позади него.

Каллиадес закончил помогать раненым, потом нашел Банокла, который сидел немного в стороне от главного костра и наблюдал за тремя царями. Великан выглядел удрученным.

— Я думаю, что мы рассердили одного из богов, — угрюмо заметил Банокл. — Удача покинула нас, с тех пор как мы уехали из Трои.

Каллиадес сел рядом с ним.

— Мы живы, мой друг. Этой удачи для меня достаточно.

— Я пытался понять, кого из богов мы рассердили, — настаивал великан, перебирая густую светловолосую бороду. — Я всегда приносил жертвы Аресу перед битвой и иногда Зевсу, Всеобщему отцу. Однажды я понес двух голубей в храм Посейдона, но я был голоден и обменял их на пирог. Может быть, это Посейдон?

— Ты думаешь, что бог глубин затаил на тебя злобу из-за двух голубей?

— Я не знаю, что может разгневать богов, — сказал Банокл. — Я знаю только, что удача не на нашей стороне. Поэтому кто-то из них должен быть в паршивом настроении.

Каллиадес засмеялся.

— Давай поговорим об удаче, друг мой. Когда ты оказался на лестнице лицом к лицу с Аргуриосом и Геликаоном, ты должен был умереть. Во имя богов, это два самых свирепых воина, которых я когда-либо видел. Вместо этого ты споткнулся, получил рану в руку и выжил. Я? Я умело обращаюсь с мечом…

— Ты лучший, — прервал его друг.

— Нет, но это не важно. Я тоже отважился выступить с мечом против Аргуриоса и получил царапину на лице. Итак, мы выжили. Но мы все равно должны были погибнуть. Когда нас окружили троянские воины, у нас не было шанса выбраться. Царь Приам отпустил нас. Что это такое, если не удача?

Банокл подумал.

— Я допускаю, что не все так плохо. Но не очень-то и хорошо. Один корабль — и не военный — против четырех пиратских судов завтра. Какие у нас шансы?

— Мы могли бы остаться на острове и позволить «Пенелопе» уплыть без нас.

— Не будет ли это трусостью? — спросил Банокл с внезапной надеждой в голосе.

— Да.

— Что ты имеешь в виду, говоря «да»? Ты умный человек. Не мог бы ты найти причину остаться, чтобы это не выглядело трусостью?

— Полагаю, что мог бы, если бы захотел, — сказал ему Каллиадес.

Он посмотрел туда, где, закутавшись в плащ, сидела Пирия.

— Думаю, она тебе нравится, — заметил великан. — По крайней мере, я надеюсь на это после всех проблем, которые она навлекла на нас.

— Она не любит мужчин, — возразил молодой воин. — Но ты прав. Она мне нравится.

— Мне нравилась однажды женщина, — вспомнил Банокл. — Или, по крайней мере, я думал, что нравилась.

— Ты оставил борозды на всем западном побережье. Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что тебе когда-то нравилась женщина?

— Ты знаешь! Нравилась. Даже после совокупления с ней.

— Тебе нравилось ее общество?

— Да. У нее были зеленые глаза. Мне нравилось смотреть в них. И она умела петь.

Каллиадес вздохнул:

— Похоже, у этой истории несчастливый конец. Что ты сделал? Переспал с ее сестрой? Съел ее собаку?

— Работорговцы забрали ее из нашей деревни. Большинство мужчин было в горах, они валили лес, собирали сухой хворост для костров зимой. Они забрали двадцать женщин. Я встретил старого друга из нашей деревни пару лет назад. Он служил моряком на торговом судне. Он встретился с ней на Родосе, она вышла замуж за торговца. Четверо детей. Друг рассказал, что она выглядела достаточно счастливой. Это хороший конец?

Каллиадес помолчал какое-то время, затем похлопал Банокла по плечу.

— Мы могли бы остаться, потому что мы пассажиры, мы не знали конечной цели нашего пути. Поэтому мы могли бы сделать это место конечной целью нашего путешествия, а это означает, что нам не придется сражаться вместе с Одиссеем против пиратов. Как это звучит?

Банокл выглядел угрюмым.

— Все еще звучит трусливо. — Он посмотрел вверх. — Куда пошла эта свинья?

Каллиадес обернулся и увидел, как свинья в желтом плаще отошла от костра и начала подниматься по горной тропе. Одиссея не было видно, а другие цари расположились возле огня.

— Никогда не думал, что увижу, как царь рискует жизнью ради свиньи, — сказал великан. — Это не имеет смысла.

— И для меня. Но я был рад, когда свинья оказалась на берегу.

— Почему? — спросил Банокл удивленно. Молодой воин пожал плечами.

— Я не знаю. Она не должна была проплыть такое расстояние. Только храбрость — и беспокойное море — помогли ей добраться до бухты.

— Храбрая свинья? — презрительно усмехнулся великан. — Ты думаешь, что ее мясо отличается на вкус?

— Сомневаюсь, что мы это выясним. Одиссей, похоже, убьет любого, кто попытается причинить вред животному.

— Генни почти на вершине скалы.

— Давай, пусть пастух вернет ее обратно в лагерь.

— Иди ты. Я устал, мне здесь неплохо.

— Ты разбираешься в свиньях — или так говоришь. И я сомневаюсь, что смогу один заставить ее вернуться назад.

Банокл с трудом встал на ноги.

— Я мог бы выбрать Эрутроса в качестве своего побратима, — сказал он.

— Ты меня дурачишь.

— Он бы не стал заставлять брата возвращать пропавшую свинью.

— Эрутрос мертв. Если бы у него был выбор, держу пари, он бы предпочел охотиться за свиньей, чем идти по Темной дороге.

— В твоих словах есть правда, — согласился великан.

Банокл все еще ворчал, когда они карабкались по горной тропе, но Каллиадес не слушал его. Его тревожили мысли о Пирии. Великан был прав. Она действительно нравилась ему. Было что-то в этой высокой, изящной женщине, что глубоко трогало его. Она была сильной, гордой и дерзкой, но больше всего его привлекало ее одиночество, и микенец чувствовал в ней родственную душу.

Тогда почему за ее голову назначена такая цена? Он уже знал, что она не рабыня, но беглянка. Одиссей сказал, что награда, назначенная за нее, во много раз превышает награду за него и Банокла. Если это правда, то ее должен был назначить богатый царь. И она не смогла бы далеко уплыть на этой маленькой лодке. Каллиадес подумал о землях и больших островах по дороге. Одиссей был царем Итаки и близлежащих островов, а Нестор — хозяином Пилоса. На материке дальше к западу лежала Спарта, но ею правил Менелай, брат Агамемнона, который пока был неженат. И она, конечно, не смогла приплыть оттуда. Идоменей, царь Крита, был теперь здесь, и, очевидно, он ничего не знал о беглой женщине. Если бы это было не так, он бы узнал Пирию, когда проходил мимо нее к костру.