Изогнув вопросительной дугой бровь, Пердита разглядывала Аннабел.

– У тебя порозовели щеки, и ты выглядишь как женщина, говорившая со своим любовником. Кто это был? И не ври мне. Я всегда, еще с тех времен, когда ты была маленькой девочкой, могла определить, когда ты врешь.

– Это был Куинн Кортес.

– Тот, кого подозревают в убийстве Лулу?

– Он не убивал Лулу.

Пердита принялась размышлять вслух:

– Ты встретилась с ним в Мемфисе после смерти Лулу, верно?

Аннабел кивнула.

– Как давно ты его знаешь? Всего пять или шесть дней?

– Да.

– О, моя дорогая девочка, ты влюбилась в него!

– Нет, я… – Слезы затуманили ее глаза. – Я не знаю. Может быть…

– О, моя…

– Из этого ничего не выйдет. Мы больше не увидимся.

– А вот в этом ты ошибаешься, Анни Белли. У тебя могут быть самые благие намерения, но закончится все тем, что ты не сможешь избегать его. Я знаю, что значит любить человека, которого не хочешь любить, человека, от которого одни неприятности. Мне остается только молиться, чтобы он не разбил твое сердце.

Утро пятницы было теплым и ясным. В ярко-синем небе ни облачка. Радостно щебетали пичуги, а вдоль выложенной кирпичом извилистой дорожки, ведущей к портику фасада Вандерлей-Холла, в лучах утреннего солнца поблескивали росинками желтые нарциссы. Аннабел открыла застекленные створки балконной двери и ступила наружу, чтобы лучше разглядеть начало этого важного дня – дня, когда Луиза Маргарет Вандерлей упокоится рядом с несколькими поколениями ее предков на частном семейном кладбище. Но погребение начнется только после рвущей сердце долгой заупокойной службы в остинвиллской пресвитерианской церкви на Хай-стрит.

Сегодняшний день, наверное, станет днем воспоминаний о хороших временах, счастливых моментах в жизни Лулу. Дядя Луис попросил Аннабел сказать панегирик. Она знала, что он попросит, боялась, что попросит, но после смерти отца смирилась с тем фактом, что ей выпало играть роль хранителя традиций семьи Вандерлей, которую прежде выполнял ее отец.

Вчера вечером, после того как тетя Пердита ушла к себе, Аннабел еще долго работала над составлением панегирика. Она надеялась, что подобрала справедливые слова о Луизе Вандерлей; о том, кем мог бы стать этот красивый ребенок с огромными глазами, стремившийся объять необъятное. Такую Лулу Аннабел помнила очень хорошо. Такую Лулу Аннабел любила.

Глядя на огромную лужайку усадьбы Вандерлей-Холл, которую поддерживала в идеальном порядке целая бригада садовников, Аннабел вспоминала свое детство, значительную часть которого провела здесь, в родовом поместье. Лулу была младше, но обычно они играли вместе. Это было время, когда Аннабел любила Лулу, как свою родную сестру. Днем они резвились в пруду на заднем дворе, а теплыми вечерами ловили светлячков. Хотя кожа у обеих была белая, Лулу загорала до черноты, а Аннабел часто обгорала до пузырей. Они любили играть в прятки и находили множество укромных местечек на территории поместья, где можно было надежно спрятаться. Всегда счастливые. Всегда в безопасности. Или Аннабел так только казалось?

Почему Лулу не рассказала, что с ней происходит? Если бы она обратилась к дяде Луису, тете Мета Энн или к родителям Аннабел! Или пришла бы к Аннабел и поделилась с ней. Но она хранила свою ужасную тайну, жила с ней, терпела это и позволила превратить себя из чудного, невинного ребенка в лишенное моральных принципов неистовое существо.

Если бы только у Лулу все сложилось иначе. Если бы только…

Слишком поздно для «если бы только». Для Лулу не наступит завтра. Во всяком случае, не здесь, не в этом мире.

Держась за кованые перила, Аннабел вдыхала свежий весенний воздух и радовалась тому, что живет, как может радоваться жизни только тот, кто недавно потерял любимого человека. Смерть члена семьи напомнила ей о бренности и скоротечности жизни.

Из состояния задумчивости ее вывел телефонный звонок. Аннабел поняла, что это ее сотовый телефон. Неужели опять Куинн? Оставив двери на балкон распахнутыми, она бросилась в спальню, к прикроватной тумбочке, где лежал ее мобильник. Схватила телефон, раскрыла его и затаила дыхание.

– Алло.

– Аннабел?

Это был Куинн.

– Как у тебя настроение с утра? – спросил он.

– Хочется плакать. Нервничаю. Трушу перед чтением панегирика Лулу.

– Все будет в порядке. Ты скажешь очень правильные слова.

– Думаешь?

– Ты скажешь, каким чудесным человеком была Лулу, как ты ее любила, как близки вы с ней были в детстве. – Куинн замолчал, ожидая ответа Аннабел, но она тоже молчала, и он продолжил: – Лулу стремилась получить от жизни как можно больше впечатлений. Она хотела испробовать все, она любила рисковать.

– Ты же знаешь, что это лишь одна из ее сторон.

– Нет, к сожалению, не знаю. Мы не были настолько близки. Редко говорили о нашей личной жизни, детстве, семьях.

– Странно слышать, что вы не были настолько близки, когда вы были любовниками. Большей близости я себе и не представляю.

После длинной паузы Куинн сказал:

– Мы с Лулу занимались сексом. Это не любовь. Мы не любили друг друга. А секс не всегда сближает.

«А ты любил когда-нибудь?» – хотелось спросить Аннабел, но она не спросила.

– Я понимаю.

– Правда?

– Да.

– Если бы мы с тобой занимались сексом, близость была бы, – сказал он приглушенным низким голосом. Чарующим голосом.

По телу Аннабел прокатилась волна чувственного жара.

– Пожалуйста, не надо…

– Мне извиниться за то, что я хочу тебя?

– Нет. Но я не могу… мы не можем. Ты сам сказал, что хочешь меня так, как хотел бесчисленное множество других женщин.

– Я солгал. Ни одну женщину я не хотел так, как хочу тебя. Глухие удары бешено колотившегося сердца отдавались у Аннабел в ушах. Мышцы ее живота напряглись.

– Ты сказал, что не станешь разбивать мне сердце.

«Отрицай и это, – мысленно молила его она. – Скажи, что никогда не причинишь мне боль, никогда не разобьешь мое сердце. Поклянись, что я могу доверять тебе». Он молчал.

– Куинн!

– После похорон, когда ты сделаешь все, что нужно, возвращайся в Мемфис.

– Я подумаю, но сейчас мне нужно идти.

– Я буду думать о тебе сегодня.

«И я буду думать о тебе и желать, чтобы ты оказался здесь».

– Прощай, Куинн. – Аннабел отключила телефон, боясь, что скажет что-нибудь такое, о чем потом будет жалеть, даст обещание, которого не следовало бы давать.

Свет послеполуденного солнца, теплый и чистый, мерцал на белом гробу и сверкал на его позолоченной отделке. Легкий весенний ветерок овевал верхушки деревьев и ласкал кожу. Запах свежевыкопанной земли, горкой возвышавшейся на противоположном конце могилы, смешивался с ароматом свежескошенной травы. В конце своей короткой речи пресвитерианский священник, доктор Портер, процитировал Священное Писание, Аннабел взглянула на сидевшего справа от нее дядю Луиса. Он выглядел очень старым, очень усталым и невыносимо скорбным. Уит стоял позади отца и бережно держал его за плечи. Он вел себя, как подобает хорошему сыну, проявляя заботу о слабом здоровье и расстроенном эмоциональном состоянии отца. Несмотря на презрительное отношение к кузену, Аннабел не могла не признать, что сегодня он вел себя так, как надо, а не так, как всегда. Но ведь она тоже изменила себе, когда говорила панегирик Лулу. У дяди Луиса выросли плохие дети, судьба дочери была предрешена действиями сына. Лулу можно было простить. Уита нельзя.

Когда доктор Портер закончил молитву, волынщик сыграл «Удивительную благодать», и собравшаяся на церемонию толпа начала расходиться. В погребальной службе предстояло участвовать только членам семьи и близким друзьям. И только они вернутся потом в дом, чтобы разделить общую скорбь.

Перед началом скорбной церемонии Аннабел заметила в толпе снаружи сержанта Джорджа и подошла к нему, чтобы поблагодарить за то, что он приехал из Мемфиса на похороны. Он был преисполнен сочувствия и участия, предлагал сделать для нее все, что в его силах. Неожиданно для себя Аннабел пригласила его на погребение. Нельзя сказать, что она на самом деле хотела, чтобы Чад Джордж был сегодня с ней, но он был рядом, такой доступный и сговорчивый. Тогда как человек, который ей действительно был нужен – и сейчас, и вообще, – при всем его желании не мог быть с ней.