– Ты себе представить не можешь, как я рада, что ты здесь.

Я должен быть очень осторожным. Достаточно закрыть дверь на ключ и выключить свет, чтобы никому и в голову не пришло меня беспокоить. Если бы узнали, они не поняли бы. Иногда я и сам не понимаю, почему я делаю это.

Но я не сумасшедший. Я пытался объяснить ей, но она не слушала. Она сама виновата. Это все ее вина.

Мне жаль, мама. Мне так жаль.

Но почему мне должно быть жаль? Я не должен оправдываться перед ней. Она была не права, считая меня плохим мальчишкой. Больше так не будет. Мне никогда больше не придется просить пощады. Теперь вся власть у меня. Власть над жизнью и смертью.

Ты очень гордилась бы мной, мама. Я увожу их от их страданий, совсем как тебя. Я убиваю их нежно. Ласково. Без боли. Для них намного лучше умереть, чем страдать, как это было с тобой в течение многих лет. Разве ты не говорила, что тебе лучше умереть, чем жить в таких мучениях?

Мои глаза привыкли к темноте, но свет луны слишком слабый. Если я достану ящичек, то, чтобы взглянуть на свои сувениры, мне придется воспользоваться фонариком. Но нужно будет вести себя очень тихо. Я не хочу, чтобы кто-нибудь, проходя мимо моей комнаты, понял, что я еще не сплю.

Может, не стоит доставать ящичек из укромного места, в которое я его припрятал? Ведь прошло всего три дня с тех пор, как я заглядывал в него, когда пополнял свою коллекцию очередным экземпляром.

«Но ты же хочешь посмотреть на них опять? Ты же знаешь, что хочешь, – сказал навязчивый внутренний голос. – В конце концов, поэтому ты и таскаешь этот ящичек с собой, правда? Ты не расстаешься с ним, чтобы можно было посмотреть в любое время, когда захочешь».

Да. Да, конечно. Я могу делать все, что мне захочется. Никто не скажет мне, что я не могу достать ящичек из потайного места, открыть и взглянуть на его содержимое.

Вот так. Иди и возьми большую сумку, потом отстегни клапан на днище.

Это так просто. Большая сумка лежит на полу возле телевизора. Там, где я оставил ее.

Подними ее.

Да, подниму.

Положи на кровать.

Кладу.

Отстегни клапан на днище.

Мне нужен фонарик.

Ты оставил фонарик у телевизора. Протяни руку и возьми его.

Да, конечно.

Только посмотри на эти маленькие стеклянные бутылочки, сияющие желто-белым светом. Их пять. Они стоят в ряд, бок о бок, и они прекрасны.

Мои сувениры.

После того, что я сделал с мамой и с теми другими женщинами, убив их самым мягким способом и избавив от мучений, я заслужил маленький подарок, не так ли? Что-то на память о них.

Я дожидаюсь, когда они умрут и не будут чувствовать боли, прежде чем беру свой приз. Я ни за что не хотел бы причинить кому-то боль, потому что знаю, как это страшно, когда больно. Нехорошо причинять боль.

Что это за звук? Кто-то стоит за дверью?

Нужно убрать мои призы. Я не могу позволить еще кому-то увидеть их. Никто не поймет. Я должен немедленно спрятать их!

Пердита Остин в ярко-бирюзовом восточном халате на плотной шерстяной подкладке лежала в шезлонге в спальне Аннабел. Несмотря на отсутствие макияжа, Пердита и сейчас выглядела моложе своих лет. Никто не дал бы ей больше сорока пяти, хотя Аннабел прекрасно знала, что ее тете уже пятьдесят семь.

В правой руке Пердиты был хрустальный бокал с вином, а на коленях пристроилась тарелка с деликатесами.

– Если ты не съешь хотя бы половину того, что лежит на твоей тарелке, я очень рассержусь на тебя, Анни Белли.[3]

Сидевшая у античного столика перед окном Аннабел рассмеялась:

– Уже много лет ты не называла меня Анни Белли.

– О, моя девочка, ты мне как родная дочь, а я почти не общалась с тобой после того, как скончался Кристофер. – Пердита грустно покачала головой. – Я полагала, что теперь, когда он умер, ты слишком занята, чтобы нуждаться во мне. Окунулась в новую жизнь, заводишь любовные связи. Но видимо, я ошибалась, да? У тебя никого не было с тех пор, как умер Кристофер?

– Не было.

– Почему же? – Пердита положила в рот облитую шоколадом клубнику.

Аннабел пожала плечами:

– Никто не встретился.

Пердита задумчиво посмотрела на нее:

– Это ерунда. На свете полно замечательных мужчин. – Прищурившись, Пердита внимательно разглядывала Аннабел. – Надеюсь, тот отвратительный инцидент с Уитом не отвратил тебя от мужчин?

– Нет. Конечно, нет.

– И все-таки надо было тогда вызвать полицию, пусть бы арестовали негодяя. У меня кровь стынет в жилах, едва только представлю себе, что могло произойти, если бы он не был пьян и тебе не удалось бы вырубить его той мраморной статуэткой. – Пердита поцокала языком. – Чертовски жалко эту хорошенькую статуэтку. Я привезла тебе ее из Венеции.

– Раскрыть правду об Уите значило бы убить дядю Луиса.

– Но если он когда-нибудь еще раз попытается проделать то же самое, я лично ножом отрежу ему член.

Аннабел улыбнулась:

– Не думаю, что это потребуется. Я и сама отлично справляюсь с Уитом. Он еще несколько раз подкатывался ко мне после той ночи, но никогда не переходил от слов к делу. Я думаю, что после того удара статуэткой по голове он немного побаивается меня.

Пердита хихикнула:

– Мне нравится думать, что Уит боится тебя.

Из сумочки Аннабел зазвучала музыка Моцарта, на которую она запрограммировала свой мобильник.

– Это твой телефон? – спросила Пердита.

– Мой сотовый. – Аннабел поспешила к прикроватной тумбочке, где оставила свою сумочку. Открыв ее, она достала и раскрыла телефон. Вряд ли это деловой звонок. Не в десять же вечера накануне похорон Лулу.

– Алло.

– Аннабел?

Ее сердце замерло, когда она узнала голос звонившего.

– Да.

– Возможно, ты не станешь говорить со мной, но я должен был позвонить, – сказал Куинн Кортес. – Если хочешь, чтобы я положил трубку, я сделаю это.

– Нет, не надо. Все в порядке. Правда. – Аннабел бросила взгляд на тетю Пердиту, которая следила за ней ястребиным взором.

– Я беспокоился о тебе. В других обстоятельствах я обязательно был бы завтра рядом с тобой.

– Я хотела бы… я тоже хотела бы этого.

– Как ты там? Скажи правду.

– Со мной все в порядке.

– По твоему голосу этого не скажешь.

Как мог этот человек, который едва ее знает, со встречи с которым не прошло и недели, определить по звуку ее голоса, что она держится из последних сил, с трудом носит маску мужественности и контролирует свои эмоции?

– Ты очень проницателен.

– Аннабел… милая…

– Спасибо тебе за заботу, но со мной будет все в порядке. Со мной здесь моя тетя Пердита Остин, так что я не буду одна на похоронах Лулу.

– Я рад, что есть кто-то, кто сможет поддержать тебя.

– А как там у вас? – спросила Аннабел, не желая, чтобы разговор прервался. Звук голоса Куинна удивительным образом успокаивал ее.

– Здесь почти ничего не изменилось. От Гриффина нет ничего нового. И полиция от меня отстала, по крайней мере на какое-то время.

– Значит, у полиции нет никаких новых ключей к расследованию и никаких других подозреваемых?

– Ни новых ключей, ни новых подозреваемых. Только я. Аннабел вздохнула:

– Я… мне нужно идти…

– Я скучаю по тебе.

У нее перехватило горло. «О, Куинн. Я тоже скучаю по тебе».

– Спасибо за то, что позвонил.

– Аннабел…

Она нажала кнопку отключения и, сложив мобильник, бросила его на кровать. Что бы ни сказал Куинн, основные факты остаются неизменными. Первое: он подозревается в убийстве Лулу. И второе: она не должна доверять ему, как бы ей этого ни хотелось.

– Дорогая, кто это был? – спросила Пердита.

– Один друг.