И еще говорили:

«Не было Исхода — Исход будет; и Сына не было — Сын будет, по слову отца нашего Иакова: „Не отойдет скиптр от Иуды и вождь от чресл его, доколе не приидет Мессия“».

Хамуил, сын Авиноама, из колена Иудина, священник Эль-Шаддая, чтил старых богов, Элогимов, нового бога, Иагве, ненавидел и ждал Мессию.

Был мудр: врачевал больных, метал гадальные кости — терафимы, предсказывая Божьи суды в судьбах человеческих, и получал за это хорошую плату; торговал также, не без выгоды, хотя и тайком от царской таможни, галаадским бальзамом для умащенья мертвых и ливийским врачебным злаком, сильфием. Так жил он в городе Бубастисе в устьи Нила, богами хранимый и людьми почитаемый.

Было у него два сына: старший, Элиав, от израильтянки Фамари, и младший, Иссахар, от египтянки Асты.

Будучи однажды по торговым делам в городе Мендесе, увидел Хамуил в храме бога Козла девочку-жрицу, Асту, и так полюбил ее, что не пожалел ста золотых колец, цены тридцати воловьих упряжек, чтобы устроить побег ее из храма: жрицы, нареченные супруги бога, не могли, под страхом смерти, выходить замуж ни за кого, а тем более за нечистых Иадов. Аста горячо полюбила своего второго, смертного, мужа, но не могла себе простить измены первому, бессмертному, и мучилась этим так, что немного помешалась в уме. Когда же родила сына, подумала, что зачала его от бога: жрицы верили, что бог Козел, огненно-рыжий Биндиди, силы мужской богам и людям податель, Солнце-Pa во плоти, плотски соединяется со своими жрицами-женами. Маленькому Изу, — Из от Изеркер, так переделала Аста имя Иссахар по-египетски, — нашептывала она странные сказки, напевала странные песни о златошерстом, златорогом Козле, пасущемся на лазурных пастбищах неба, а иногда сходящем и на землю, к прекрасным дочерям земли, своим возлюбленным.

Первая жена Хамуила, израильтянка Фамарь лютою ненавистью возненавидела египтянку Асту и «бесова пащенка ее, сына Козла смердящего». Было что-то и вправду козлиное в лице Иссахара, в толстом горбатом носу, толстых губах, косом разрезе желтых глаз, и потом, когда он возмужал, в рыжих, висевших вдоль щек, длинных кудрях, в длинной, раздвоенной бороде и даже в хриповатом и тонком, как бы блеющем, голосе.

«Рыжим козлом» дразнили маленького Иза школьники. Рыжеволосых египтяне считали нечистыми, потому что Сэт, дьявол, рыж, как царство его, песчаная степь. Издали, завидев рыжего на улице, прохожие плевались и матери прятали детей, чтоб он их не сглазил. «Плохо быть рыжим» — это мальчик узнал, только что начал помнить себя; но хорошо или плохо быть сыном бога Козла — этого не мог решить, даже когда вырос. Может быть, хорошо для Изеркера, египтянина, а для Иссахара, израильтянина, плохо; кто же он — Изеркер или Иссахар, он и сам не знал, и в этом была его вечная мука.

В первые годы царствования Аменхотепа Четвертого, будущего Ахенатона, когда пришли вести о победах Иешуйи — Иисуса Навина в Земле Обетованной, израильтяне, оставшиеся в Египте, взбунтовались. Бунт начался в городе Бубастисе. Элиава, сына Хамуилова, — ему было тогда двадцать пять лет, — видели с оружьем в руках, во главе бунтовщиков. Бунт был подавлен. Элиав бежал, и вместо него схватили и посадили в тюрьму заложником брата его, Иссахара, нив чем не повинного. Аста обивала пороги судей, не жалея взяток. Взятки брали, но заложника держали крепко. Вдруг, по чьему-то доносу, схвачен был Элиав, скрывавшийся в болотных чащах Устья, а Иссахар выпущен.

Вскоре после того, выпив холодного пива в жаркий день, Аста внезапно скончалась, а через несколько дней две служанки в доме Хамуила поссорились, и одна донесла, что другая отравила госпожу свою. Когда же допросили обеих, оговоренная призналась, что отравила Асту по наущенью Фамари. И та не заперлась, сказала мужу просто:

— Я убила Асту за то, что она донесла на Элиава. Убей и ты меня: кровь за кровь, душа за душу.

Так сказала она, потому что чтила лютого Иагве, Мстителя. Но Хамуил, священник Эль-Шаддая кроткого, помиловал ее, только велел ей покинуть дом его навсегда. В туже ночь Фамарь удавилась, и Хамуил недолго выжил, умер с горя. Умирая, завещал он сыну Иссахару ждать Мессию.

Осиротевший Иссахар переехал в Нут-Амон, Фивы, к деду своему по матери, жрецу Птахотепу, хранителю книжных свитков в святилище Амона Фиванского, и здесь, приняв сан уаба — младшего жреца, сделался учеником Птамоза, Амонова первосвященника.

Когда начались гонения царя-отступника, многие ученики Птамоза, из страха или корысти, изменили учителю, но Иссахар остался ему верен.

Вечную муку его — необходимость и невозможность решить, что он — израильтянин или египтянин, утолил Птамоз, открыв ему тайны божественной мудрости. Чем больше постигал он ее, тем яснее видел, что бог-человек, Озирис растерзанный, и Тот, о Ком говорили пророки Израиля: «Душу Свою предал на смерть и за преступников сделался Ходатаем», — один и тот же Мессия.

После Фиванского бунта Иссахар приехал в Ахетатон — Город Солнца для свиданья с братом Элиавом и с порученьем от Птамоза, таким тайным и страшным, что не только ни с кем не говорил о нем, но и сам боялся думать.

В получасе ходьбы к востоку от города, на дне глубокой котловины, между скалами Аравийских предгорий, находился тюремный поселок израильтян, осужденных на работы в соседних каменоломнях Хат-Нуба. Египтяне называли его Селеньем Пархатых, а израильтяне — Шэолом — Адом.

Дней десять после рождества Атонова шел Иссахар на свиданье с братом в Шэол.

Семидесятилетний старик, с тонким и сухим, в глубоких морщинах, смуглым лицом, с длинной белой бородой, похожий на Авраама, двоюродный дядя Иссахара, богатый купец из города Таниса Ахирам, сын Халева, шел рядом с ним. Узкою козьей тропинкой взбирались они по западному склону одного из холмов над Шэолом.

Солнце заходило в красную мглу, как бы лужу запекшейся крови, и голые, желтые известняковые скалы, кое-где залитые волнами зыбучих песков, пламенели, как раскаленные докрасна.

— А что, племянничек, бунтовал, небось, и ты в Нут-Амоне? — спросил Ахирам.

— Я? Нет. Я человек смирный. Да нам и святой отец бунтовать не велит, — ответил Иссахар. Святым отцом называл он Птамоза.

Старик покачал головой недоверчиво:

— Врешь, ой, по глазам вижу, что врешь! Все вы, жрецы Амоновы, — бунтовщики… А только помни, сынок, бунтом ничего не возьмешь.

— А чем же? — спросил Иссахар.

Старик лукаво усмехнулся и погладил свою длинную белую бороду.

— А вот чем, слушай. Праотец наш, Авраам, как сошел от голода из Ханаана в Египет, сказал Сарре, жене своей: «Ты у меня красавица; скажи же египтянам, что ты — сестра моя, чтобы мне хорошо было через тебя». Так она и сделала, и взята была в дом фараона, и хорошо было Аврааму через нее: был у него мелкий и крупный скот, и ослы, и рабы, и рабыни, и лошаки, и верблюды. А фараона поразил Господь за Сарру, жену Авраамову, лютыми казнями. Так-то, сынок. Благословен Израиль, народ, хранимый Господом! Он попирает выю врагов своих не бунтом, не силой, а мудростью, — заключил старик, и глаза его засветились плутовством Авраамовым.

Молодой орел поднялся со скалы, медленно взмыл, озаряемый снизу заходящим солнцем, серебристо-седой, царственный, и плавными кругами закружил, высматривая добычу в степи, сосунка антилопы или степного стрепета.

«Я носил вас как бы на орлиных крыльях и принес вас к Себе», — вспомнил Иссахар слово Господне к Израилю. «Так и меня сейчас несет!» — подумал он. Вспомнил также, что говорил ему Птамоз, посылая в Город Солнца: «Будь тверд и мужественен, сын мой, ибо с тобою Господь: Он совершит за тебя».

И дал ему нож, маленький, бронзовый, жертвенный, с головой бога Амона-Овна вместо рукояти: на что, не сказал, и он не спросил, — сам понял.

Вспомнив это, засунул руку под плащ, за широкий кожаный пояс и, нащупав в нем спрятанный нож, сжал рукоять нежно и крепко, как любящий — руку возлюбленной. «Ну что же, страшно? — подумал. — Нет, ничего не страшно с Ним: Он за меня совершит. Несет, несет и принесет к Себе!»