– Какой ужас! И вы намереваетесь присвоить себе это? – Понсиано сказал «это», чтобы не произнести слова «краденое». Правда, в нем говорил больше страх, чем стыд.

– Конечно, старина! Без сомнения!

– Но ведь это преступление!

– Само собой разумеется. Поверьте, я бы никогда ничего не украл, даже гнилого инжира. Но меня вынудили к этому… И потом жизнь меня кое-чему научила: ведь я всегда только и делал, что обманывал своих соотечественников ради прибыли своих хозяев. И вот настало время потрудиться для себя, для собственной пользы…

– И что же теперь?

– А теперь с этими деньгами можно начать новую жизнь. Я хочу объединиться с вами – богатым, добродетельным и богобоязненным человеком. Это будет солидной гарантией в глазах тех, кого может встревожить мое неожиданное преуспеяние!

– Объединиться со мной? Никогда! Помните, что эти деньги и эти алмазы окроплены слезами прачки Тьяны, в аду тюрьмы на улице Иподромо, и обагрены кровью юноши, который, перенеся чудовищное насилие, выбросился из окна госпиталя. Знайте, Базан, я не только не хочу этих денег и алмазов, но даже не желаю дотрагиваться до них… Упаси меня бог!

– Но ведь вы – это между нами – богаты?

– У меня есть кое-какие сбережения. Я многие годы трудился в поте лица, во всем себе отказывал…

– Вы богаты, и я хочу быть богатым. Мы с вами одного поля ягода, так что бросьте ломаться…

Понсиано сделал вид, что не понял сказанного:

– Послушайте, Базан, откладывать каждый месяц понемногу, про черный день вовсе не значит… Мой духовник, добрейший падре Мануэл, святой человек, говорит…

– Хорошо, Понсиано. Мы с вами ни о чем не говорили. Я уверен, что вы болтать не станете. Да если и разболтаете, то вам никто не поверит. Люди решат, что мы с вами разругались из-за того, что я не плачу за квартиру, а вы за меня поручились. Возвращайтесь-ка к себе, надевайте свою зеленую пижаму, кожаные шлепанцы и будьте счастливы!.. А завтра я подыщу себе более честного и более религиозного компаньона. Предложу ему эту сделку, и он с радостью примет ее. Хотите держать пари? Сто конто против пяти. Ставите?…

Понсиано сложил ладони, скрестив свои пухлые пальцы.

– Позвольте, Базан. Как вы знаете, я человек религиозный. Ваши слова оскорбляют меня. Добрейший падре Мануэл, священник Церкви одиннадцати тысяч девственниц, наложит на меня тяжкую епитимью уже за то, что я согласился выслушать всю эту ересь…

Базан, сидевший на кончике стола, улыбаясь, наклонился к собеседнику, он был похож на старого кота, занесшего лапу над бедным мышонком, который оказался в затруднительном положении: с одной стороны, его привлекал запах сыра, с другой – он боялся смерти. И спокойно, рассудительно сказал:

– Не пугайтесь, Понсиано! Ваш духовник, которого я глубоко уважаю, умный падре. Он прекрасно знает, что Церковь одиннадцати тысяч девственниц, можно сказать, построили вы. Внимая вашим настойчивым призывам, очень многие внесли свою лепту – даже я, даже протестанты из компании и еврейские купцы из Амстердама. Падре считает вас одним из самых смиренных и преуспевающих прихожан. Добрейший падре Мануэл – честный и образованный священник, добросовестный исполнитель своего долга. Поэтому он, как никто другой, знает, какое значение имеет богатство перед престолом всевышнего.

– Это дар неба, предназначенный избранным! Не так ли?

– О нет, сеньор, это дар преисподней, это грех. Скорее верблюд пролезет в игольное ушко, чем богатый попадет в рай. В этой истине заключается приговор богатству… вынесенный свыше.

– Говорите, Базан, говорите!

Понсиано поднялся со стула и стал расхаживать взад и вперед, разглаживая розовыми пальцами свои редкие с проседью волосы. Базан продолжал:

– Как видите, мы оба – не более как грешники, осужденные на вечные каторжные работы в царстве Вельзевула. Послушайте меня: семь бед – один ответ, черт вас побери!

Однако Понсиано, как хороший коммерсант, пытался найти выход из положения:

– Хорошо… Но все это относится к тем, кто владеет большим, чем я, чем мы… К тем, кто ворочает миллионами долларов или фунтов. Они обычно протестанты или масоны… Я уверен, что всевышний своей божественной мудростью определил размеры собственности, за которыми начинается ее осуждение…

– Да, он установил их. У кого есть кусок хлеба, должен поделиться им с голодным, у кого есть плащ, должен разорвать его пополам и отдать одну половину страдающему от холода. Ведь так?

– Следовательно…

– Следовательно, для господа бога богатство – это то, что остается после удовлетворения насущных потребностей каждого. Во времена, когда создавалось евангелие, богатый, которого так осуждает священное писание, не был ни королем кофе, ни акулой муки, а только жалким владельцем хижины, где жил, двух кусков ткани, прикрывавших его наготу, и около полусотни овец…

– В таком случае…

– Не спешите с выводами, мой дорогой Понсиано. С самого сотворения мира между небом и землей всегда заключались коммерческие сделки… То же самое происходит и сейчас. Подумайте о себе… Вы уже стары и больны, и вот однажды вы слышите адский грохот, кто-то стучит хвостом о забор…

– И затем появляется сам дьявол с кочергой?…

– Не будьте глупцом. Пока человек жив и находится в здравом уме, его долг содействовать благополучию ближнего. Так вот, если вы станете заботиться о благе других и проявите готовность пожертвовать для них своими личными интересами, то вы уже не будете заурядным грешником: перед голубыми очами небес вы предстанете мучеником, который пожертвовал своим собственным спасением ради спокойствия и достатка жены и сына, оставшихся на этой бренной земле. Хорошо, не правда ли?

– Базан, вы сам дьявол!

– Нет, Понсиано, я лишь несчастный бедняк, который хочет стать богатым, и ничего больше…

– Вы меня убеждаете…

– Послушайте, дорогой, вы страстно хотите, чтобы вас убедили, а в таком состоянии духа любые, даже самые слабые, аргументы всегда кажутся превосходными. Вы, блаженный бездельник, убедились бы, что должны объединиться со мной и без этих выводов… Кстати, вы не чувствуете приятного аромата свежего кофе?…

Понсиано не ответил. Базан закурил сигарету и дружески, примирительным тоном предложил:

– Совсем не обязательно касаться этих проклятых денег… На это есть банки, очень удобный финансовый институт – они служат посредниками между раем и адом. Мы создаем акционерное общество, даем делу ход, и пусть оно идет само собой.

– А угрызения совести, Базан?

– Помилуйте, вы слишком требовательны!.. Значит, вы не хотите, чтобы у вас были угрызения совести? Но угрызения совести – это наш священный долг! Это наша скромная дань богу за то богатство, которое мы добываем наперекор учению его сына и наиболее щепетильных апостолов. От этой дани никто не освобождается, вы должны уплатить ее до последнего сентаво!.. А чтобы забыть слезы Тьяны и кровь юноши, который бросился с четвертого этажа, вам нужно будет плясать и пить виски…

– Хорошо, я согласен пожертвовать собой ради семьи. Сколько конто вы вкладываете в основной капитал нашего нового предприятия?

Снаружи послышался глухой, бесстрастный голос Клелии:

– Выходите! Я уже накрыла на стол. Кофе остынет…