В женском отделении содержалась также некая Глоринья, искренне сочувствовавшая горю Тьяны. У Глориньи было доброе сердце. Она ухаживала за Тьяной, как преданная сиделка. В тюрьме она находилась в ожидании приговора за то, что, как говорили, пыталась задушить хозяина дома, выселившего ее из комнаты.

Эти три женщины провели здесь в мучительной неизвестности – между свободой и осуждением – долгие месяцы. Наконец наступил радостный день: все трое – Тьяна, Глоринья и Карола – были оправданы. И освобождение не заставило себя ждать.

На следующий день, когда Карола с узелком под мышкой вышла из ворот тюрьмы, она увидела человека, курившего под деревом…

– Куика, любимый!

Они нежно обнялись.

– Что теперь? – спросила Карола.

– Отправимся в Жундиаи, я подыскал там работу в баре…

– Смотри, как бы ты не пожалел! Едва только вышел из тюрьмы и опять собираешься на такое несолидное место!

– Я выклянчил кое-что у дяди… Немного, но на дорогу хватит. А там видно будет…

– Не беспокойся. У меня ведь в ломбарде заложены кое-какие вещи матери. Мы можем их продать…

Оживленно беседуя, Марио и Карола шли под руку по направлению к вокзалу. Лучи заходящего солнца играли на желтых листьях деревьев, на фарах машин.

– Зеркала лучших марок! Серьги, браслеты, пряжки из малахита! Элегантно! Дешево! Красиво! Можете убедиться! – послышался голос уличного торговца.

Марио остановился.

– Карола, хочешь несколько бриллиантов?…

– Я? Эти глупые безделушки никогда больше не будут меня интересовать. Никогда, слышишь?…

И они, смеясь, пошли дальше.

Когда Тьяну вызвали в кабинет начальника тюрьмы, она стала кричать, что ни за что не пойдет… Глоринье, уже связывавшей в узел свои вещи, пришлось долго и терпеливо убеждать подругу последовать за полицейским. Подобным образом бедняжку уже вызывали много раз, и она всегда возвращалась измученной, истерзанной…

Вскоре обе женщины, очень возбужденные, весело шагали по двору тюрьмы, прощаясь с товарками:

– Всего наилучшего, Филомена! Передам ему твое поручение! Жинота! Как только смогу, пришлю сигареты!.. Пока!..

Они направились к воротам, которые в этот закатный час казались позолоченными. Часовой пошел к ним навстречу, но они еще издали показали ему пропуска…

Подруги вышли на улицу. Это была свобода, это была жизнь. Их никто не ждал. У них не было ни одежды, чтобы переодеться, ни денег, ничего… Но это была свобода…

Глоринья держала под мышкой завернутый в газету сверток, Себастьяна шла с пустыми руками. У нее кружилась голова и подкашивались ноги. Когда ее арестовали в доме хозяев, в праздничный вечер, на ней было хорошее, нарядное платье, но теперь оно уже стало грязным, потрепанным и дурно пахло. Она почувствовала себя бродяжкой, без денег, без теплой одежды, и ее радостное возбуждение стало рассеиваться. Внезапно Глоринья остановилась:

– Послушай, Тьяна!.. Надень-ка мой жакет…

Она раскрыла сверток, бросила бумагу в канаву, протянула подруге жакет и помогла надеть его.

– Готово. Сшит словно на тебя! Просто мечта!

И обе женщины – Глоринья в черном жакете, Тьяна в жакете лимонного цвета – уверенно пошли дальше.

Однако на одном из поворотов прачка замедлила шаг: ей некуда было идти.

– Ничего у меня нет. Наняли на работу, а потом выбросили на улицу. Так вот и живешь… – Она готова была расплакаться.

Глоринья посочувствовала ей:

– Перестань быть простофилей, подружка! Найдется тебе работенка. Понятно?

Но Тьяна не понимала, и Глоринье пришлось объяснить ей:

– Не беспокойся, устроишься. Я знаю одну старушку, сводницу. Она добрая. Такие, как мы, находят у нее в доме приют, пока не встанут на ноги. Теперь понимаешь?… В городе немало богатых господ, которые не прочь побаловаться с девушками… А у нее есть их телефоны… Ну, теперь поняла?…

Оливио Базан, согнувшись под тяжестью старого дорожного чемодана, вышел из железнодорожного пакгауза. Это был склад компании, в которой он раньше работал. Рабочий день уже кончился, разгрузка вагона с каолином была прервана. Грузчики выстроились в очередь перед душем; на их обнаженных спинах каолин, смешавшись с потом, образовал белесые корки, плотно прилипшие к коже. Время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть, Оливио добрался до привокзальной площади и стал дожидаться автобуса. Он уже привык к этим долгим, изнурительным ожиданиям под солнцем и дождем. В последнее время, когда Оливио занялся поисками мелких заработков, его нередко видели здесь, у остановки автобуса, так как его «Шкода» была теперь лишь воспоминанием о прошлом. Оливио не чувствовал смущения и не боялся быть узнанным своими бывшими друзьями – дельцами банковского и промышленного мира, – когда те проезжали мимо на своих дорогих машинах, а он в прекрасном костюме, но в ботинках со стоптанными каблуками ожидал автобуса. Наоборот… Когда показывался сидевший за рулем старый знакомый, Оливио по-приятельски приветствовал его:

– Алло, дружище!

С чемоданом у ног, с потухшей сигаретой в уголке рта, с руками в карманах, где он наощупь пересчитывал монеты, Оливио Базан развлекался созерцанием центра города. Смеркалось. Последние лучи солнца освещали сбоку гигантские глыбы небоскребов, бросавших мрачную тень на кварталы у своего основания.

Каждую ночь рок зачинает людей, у которых еще нет имени. Они рождаются, борются, умирают, обращаются в прах, из которого вышли. И никто о них не вспоминает… Базан был погружен в такие размышления, когда какая-то женищна, не торопясь, перешла площадь и поравнялась с ним. Оливио узнал ее. Белокурые волосы уже не имели прежнего блеска, платье было сшито из слишком яркого, бросающегося в глаза набивного ситца, а большие запыленные туфли спадали с ног… Она шла усталой, вялой походкой, словно ей вообще не хотелось никуда идти. Ее безжизненные руки висели как плети. Сумочка при каждом шаге ударялась о ногу.

Женщина шла, рассеянно глядя перед собой, далекая от всего окружающего.

– Нисия! – воскликнул Оливио.

Она неторопливо обернулась и оказалась лицом к лицу с незнакомцем, назвавшим ее по имени.

– А! Это вы? Как же вас зовут на самом деле?

– Элезбан.

– Нет… Скажите ваше настоящее имя, которое я слышала в… в… Когда это было? Сколько времени прошло с тех пор?

Она замолчала и посмотрела на него смеющимися глазами.

– Знаете, мне больше нравилось, когда вы носили комбинезон, правили машиной и, как мальчишка, смеялись по любому поводу.

– Я тоже предпочел бы то время…

– «Акула, король дыма»!.. Помните?

– Да, я был им… А вы? Как ваши дела?

– Хуже некуда. Помните, я вам как-то рассказывала? Из-за того, что Просперо не заплатил по векселям, у меня отобрали мебель. А она была такая шикарная! Вы находите, что я могу жить без шикарной мебели? Да простит меня бог! Я предпочитаю тюрьму!

– А другой красавчик, Бимбо?

– Ах! Это не любовник, а импрессарио. Женщина для него не человеческое существо, нежное и чувствительное, а гитара.

– Гитара? Чтобы аккомпанировать фадо?[24]

– Нет, чтобы делать деньги!

Оба засмеялись. Затем Нисия печально продолжала свой рассказ:

– А теперь, когда я через одного любителя кокады добилась для него повышения, он переметнулся к другой. Обхаживает одну певичку из варьете. О ней иногда даже пишут в газетах. Ко мне больше и не заглядывает.

– А как же вы, Нисия?

– Живу одиноко, оскандалились перед всеми знакомыми. Теперь прощайте, клиентки! Неприятность с мебелью, выселение за неплатеж…

– А что сейчас делаете?

– Живу здесь, недалеко. Запомните: гостиница «Мотылек», комната 26.

– Может быть, зайду, но не знаю когда… Сегодня у меня дел по горло. Вот видите, можете, полюбоваться…

И он показал на стоящий у его ног чемодан. Нисия предположила:

– Образчики?

– Да нет, просто всякая рухлядь из квартиры.