Гостиная представляла собой нагромождение мебели различных эпох и стилей, словно в обедневшем княжеском доме происходила поспешная распродажа с аукциона, как эпилог разорения. Единственным предметом, достойным внимания, был рояль.
– Видите, Линда? Настоящий концертный рояль… для самого лучшего пианиста…
– Ну, Клелия, вы преувеличиваете…
Хозяйка и гостья поднялись на второй этаж. Здесь комнаты тоже были украшены к празднику – каждая в соответствии со вкусами ее обитателя. Спальня Жоржи напоминала парижскую меблированную комнату времен Луи Филиппа, спальня супругов Базан, казалось, была вырезана из картины какого-нибудь старого фламандского художника: монументальная кровать, мебель резного кедра и тысяча таких деталей, которые неизвестны за пределами старой Фландрии.
Линда подумала: «Как же на этой неудобной кровати они любят друг друга?»
Однако вслух сказала иное:
– Это просто ве-ли-колеп-но!
Клелия ответила на ее мысль:
– Немножко романтизма… знаете, это украшает жизнь…
Однако больше всего восторгов вызвала комната Тилы…
Скептик-отец решился было спросить:
– Как же бедняжка ухитрится спать в этой витрине?
Но прищуренные глаза Клелии метнули искры, и Оливио Базан умолк…
У Линды закружилась голова, когда она переступила порог этой комнаты… Розовая мебель. Розовое освещение. Розовые обои. Розовая постель. Все это наводило на мысли о любви. Линда была потрясена. К счастью, куранты в холле пробили десять часов, и гостья с хозяйкой спустились вниз.
Одна за другой к особняку подъезжали машины. Из них выходили приглашенные.
Карола в черном платье с красным передником встречала гостей в холле. Женщины восхищались ее элегантностью, а мужчины бросали на нее недвусмысленные взгляды.
Тила вернулась домой с двумя подружками и поднялась наверх в свою комнату, чтобы переодеться… Несколько дам, которым не терпелось увидеть ее в новом наряде, начали стучаться в дверь:
– Можно видеть виновницу торжества?
В ответ взрыв смеха и голос одной из подруг:
– Она еще одевается!
– Мы пришли поцеловать вашу ручку, – смеясь, настаивали дамы.
Когда наконец «новорожденная» спустилась вниз, все уже собрались в столовой и шумно ее приветствовали. Она была очаровательна. В розовом, прозрачная и воздушная, Тила напоминала светящийся фонтан.
Она еще принимала поздравления, когда перед домом раздался хор молодых голосов. Тила бросилась навстречу новым гостям; от волнения она не могла выговорить ни слова. Моасир, Жоржи и семеро их приятелей по гимназии вошли, распевая поздравительную кантату:
Дней счастливых вам желаем…
Все они были одеты одинаково: черные брюки, лакированные полуботинки и смокинги – точь-в-точь как музыканты варьете.
С их появлением и началось празднество.
Неожиданность
Вскоре из бара послышались раскаты смеха. Клелия и Белинья направились туда узнать причину этого бурного веселья.
Оказалось, что во всем виновата бедняжка Тьяна,[16] не выдержавшая дегустации всех напитков, которые ей пришлось подавать… Она сидела на ящике с вином и хохотала, хохотала…
В кабинете, окутанный облаками дыма, Оливио Базан пространно разглагольствовал перед внимательными слушателями о мелких алмазах, широко используемых в промышленности, которые в основном добываются в Бразилии, но продаются в Европе как трансваальские.
В столовой собрались дамы. Закусывая, они смеялись и беседовали. Клелия предложила Линде кусочек пирога:
– Попробуйте, Линда, не пирог, а сказка…
Сеньора Понсиано обиделась:
– Чтобы я ела пирог? Помилуйте. Я не хочу быть похожей на кита…
Между тем заиграл джаз под управлением саксофониста Бернардино. В зале начались танцы. Вскоре юноши в смокингах стали уединяться со своими избранницами в комнатах второго этажа. Жоржи, не принимая участия в общем веселье, до неприличия пялил глаза на служанку, и его друзья это заметили.
– Что, хороша штучка? – спрашивали они, но Жоржи отмалчивался.
В углу три сеньоры, предпочитавшие наблюдать за танцующими, не стесняясь, обсуждали отношения Тилы и Моасира. Линда, как будущая свекровь, высказала свое мнение:
– Конечно, они еще дети: Моасиру восемнадцать, а ей сегодня исполняется только пятнадцать. Но они так любят друг друга… Что в таком случае могут сказать родители?… – и ока огорченно вздохнула.
Потом села, закурила сигарету, скрестила красивые ноги, откинула назад белокурые волосы – натуральность их цвета вызывала сомнение – и задумалась. Этот брак, очевидно, неизбежен…
Тила встала и направилась в свою комнату, Моасир последовал было за ней, но мать удержала его за рукав:
– Подожди, мой мальчик!
И все дамы улыбнулись прыти молодого человека.
Время от времени Карола ставила на стол подносы с лимонадом, подавала в кабинет фужеры с позолоченными краями, где в напитке опалового цвета плавали кусочки льда.
Из бара все громче доносился голос Тьяны. Теперь она изливала свою тоску по некоему Колодио, который давно ее бросил и не хочет к ней возвращаться.
– Бог в небесах свидетель тому, как я люблю его!
Линда пошла посмотреть на пьяную служанку, у которой в жизни была такая большая любовь. Она позавидовала Тьяне: эта прачка по крайней мере любила и была любима.
В столовой женский смех стал звонче, голоса громче – там пили виски. Многие из дам, не желавших танцевать, милостиво разрешали своим кавалерам с покрасневшими от виски носами похитить себя и под руку с ними уходили в гостиную. Белинья, сеньора с романтическим пучком белокурых волос и изумрудными глазами, стала явно словоохотлива. Окруженная молодыми людьми в смокингах, она распространялась о величии любви…
Около полуночи уехали Тухеры, которые жили далеко, Энрикесы, которым предстояла на следующий день дальняя поездка, и Олменаресы, у которых кто-то был болен дома. После отбытия этих почтенных семейств стерлись многие из условностей во взаимоотношениях между полами. Эти условности были так по душе Клелии! Даже само слово «пол» она, заливаясь румянцем, произносила так, точно речь шла о чудовищных вещах: устрицах, урубу или пауках-краболовах. То здесь, то там уединялись парочки: в холле, в коридорах, по углам комнат и даже во дворе – чтобы полюбоваться луной.
Тьяна, истомленная своими грустными излияниями, заснула. Жоржи в дверях кухни поймал за руку Каролу и привлек ее к себе:
– Разве вы не видите, как я вас люблю?
– В чем дело, мальчик? Отпустите меня!..
– Скажите мне слово, хоть одно слово!
– Завтра…
Жоржи уже, в сущности, не испытывал ничего, кроме обиды за то, что был отвергнут. Но теперь он освободился и от этого чувства. Какая-то ничтожная служанка…
Тем временем Понсиано, пунцовый, с выпученными глазами и трясущимися руками, спорил с Оливио, обрушиваясь на борокошо,[17] наводнявших город. Они ведут шумные беседы на тесных тротуарах, не давая пройти пешеходам; они останавливаются перед витринами, мешая другим любоваться удешевленными товарами.
В зрительных залах кинотеатров всегда бывает несколько борокошо; чванливо развалясь в креслах, они загораживают экран сидящим сзади.
В переполненном автобусе вы всегда увидите какую-нибудь мамашу со своим великовозрастным дитятей, приученным, чтобы его держали на руках, которое смотрит завистливыми глазами на тех, кто удобно устроился на передних сиденьях…
Хозяин дома неосторожно заметил, что это всё необразованные люди. Тут Понсиано вышел из себя:
– К чему им образование? Чего им не хватает – так это религии! Если бы я управлял страной только три дня… три дня… я бы!..
Казалось, в нем лопнула какая-то пружинка… Пластинка треснула… Линда, которая хорошо знала своего супруга и прислушивалась к его словам из соседней комнаты, поспешила в курительную, опасаясь, что он окончательно потеряет самообладание. Однако Клелия увела ее из кабинета:
