Из смежной комнаты появился Галдино, сел за письменный стол и приступил к делу. Секретарь Бонифасио водворился перед пишущей машинкой и выстукивал сведения об обвиняемых и свидетелях – это заняло добрых полчаса. Затем он встал и прочел написанное. Возражений со стороны присутствующих не последовало. После того как все принесли торжественную присягу говорить только правду, Галдино приступил к допросу Базана.

– Сеньор, вам знаком кто-нибудь из присутствующих здесь обвиняемых?

Оливио окинул взором сидевших на деревянной скамье и неторопливо ответил:

– Я знаю Каролу и Себастьяну, которые служили у меня, и Просперо, которого я ставил в известность о том, что мой дом и имущество находятся под угрозой. Позднее я звонил ему по телефону, прося помощи, когда ожидаемое ограбление свершилось. Он немедленно явился.

– А двое других – Марио Силва, по кличке Куика, и Жозе Примо, по кличке Сухарь?

– Я не знаю их, не помню, чтобы когда-нибудь видел, – помедлив, ответил Оливио.

Марио вздохнул с облегчением.

Начальник полиции, перелистывая дело, продолжал допрос:

– Можете ли вы сказать что-либо об этих двух женщинах?

– Могу. Тьяна – прачка, и Карола – горничная, как я уже говорил об этом раньше, служили у меня короткое время. Я нанял их по объявлению. Вместе с ними был нанят повар Макале.

– Все в одно время?

– Все, так как Просперо Басселино, узнав, что моему дому угрожают неизвестные грабители, посоветовал срочно сменить домашнюю прислугу, что я и сделал. Однако у меня нет ни малейших подозрений в отношении этих двух женщин и повара. Они добросовестно выполняли свои обязанности и, как мне кажется, не причастны к ограблению.

– Почему же они больше не работают в вашем доме?

– Потому что, разорившись в результате этого несчастья, я решил продать дом, который был приобретен мной в рассрочку ценой жестоких лишений, уволить прислугу и жить с женой и двумя детьми в скормной, недорогой квартире, какую мне удалось подыскать.

– Очень хорошо! А что вы скажете в отношении Просперо Басселино?

– Немногое. Когда я обратился к нему, он принял меня так, как обычно принимают жалобщиков представители власти…

Не имея ничего добавить, Оливио получил от секретаря протокол своих показаний и прочел его. Убедившись, что сказанное передано правильно, он подписал протокол.

Когда Оливио снова сел на место, он встретился взглядом с Нисией. Блондиночка, до сих пор болезненно переживавшая потерю мебели, была ошарашена:

– Следовательно, вы и есть тот самый?…

– Да, или, вернее, был им.

Сбитая с толку, в полном замешательстве, она опустила голову.

Начальник полиции вызвал Бимбо. Агент был одет в нарядный, бросающийся в глаза костюм.

– Сеньор Даниэл Батиста, известный под именем Бимбо, сообщите следствию, как был арестован Просперо Басселино.

Бимбо начал рассказывать, как, находясь в кино, в обществе некой знакомой сеньоры, он…

Нисия порывисто встала и обратилась к начальнику полиции:

– Я плохо себя чувствую, сеньор! Может быть, вы разрешите мне удалиться?…

– Сеньора собиралась сделать какое-нибудь заявление?

– Нет, сеньор. Мне нечего сказать.

– Не пожертвуете ли вы собой и не побудете ли здесь еще немного?

Бимбо возобновил прерванный рассказ… Он услышал крики женщины. Она, выходя из туалета, заметила лежащего у стены человека. Позвала на помощь. Он бросился из зала. Опознал пострадавшего. Принял экстренные меры для обнаружения преступника.

Начальник полиции обратился с вопросом к Просперо:

– Вы знакомы с присутствующим здесь агентом Даниэлем Батиста, по прозвищу Бимбо?

– Да, знаком. Он был моим помощником в полицейском участке. Осел, мошенник, человек без совести. Далеко пойдет…

Сеньор Галдино позвонил в колокольчик. После минутного молчания:

– Это он обнаружил вас в обморочном состоянии около уборной кинотеатра «Альгамбра»?

– Не знаю. Я пришел в себя только на койке в больнице.

– А кто на вас напал?

– Тоже не знаю. Помню только, что, направившись в туалет, я пробыл там две-три минуты. Когда я возвращался обратно в зал, неизвестный, шедший мне навстречу, задел меня локтем. Я обругал его… и больше ничего не помню…

Про себя он подумал: «С Макале, у которого спрятаны деньги, я, может быть, когда-нибудь договорюсь, но с полицией – никогда!»

Сеньор Галдино спросил:

– Вы знаете кого-либо из присутствующих здесь свидетелей?

– Всех, более или менее. В частности, эту девушку. Она обошлась мне не помню во сколько конто. Эта та самая, которая…

Вновь прозвучал колокольчик. Просперо умолк.

Оливио Базан вполголоса спросил Нисию:

– Это он и есть?

– Да. Грубая скотина, даже не заплатил за мебель…

– О!..

Допрос продолжался.

– Обвиняемый Марио Силва!

Куика поднялся с места.

– Расскажите полиции о себе. Где работаете, где живете, на какие средства?…

– Сеньор начальник, – начал Марио, – я служил буфетчиком в 38-м кафе, на проспекте, около церкви… Однажды познакомился с одной девушкой, портнихой…

Нисия снова встала:

– Сеньор, я прошу вас, умоляю…

– Если вы действительно чувствуете себя так плохо, разрешаю вам удалиться.

Нисия направилась к выходу. Оливио успел насмешливым тоном спросить ее:

– Он тоже один из ваших принцев?

– Лучший из всех. Представьте себе, каковы остальные!..

– Черт возьми, вы не женщина, вы трамвай, в котором всегда найдется место еще для одного пассажира!..

Удалявшаяся Нисия не расслышала его слов.

А допрос тянулся медленно. Он продолжался еще несколько часов.

В камере было жарко, как в пекле. Нечем было дышать. По всему помещению распространялось зловоние, от которого выворачивало наизнанку желудок. Здесь было одно-единственное оконце, и то загороженное решеткой. Поэтому в камере темнело очень рано. Вернее, в ней всегда царил полумрак.

В четыре часа пополудни, когда солнце уже покидало окошко, наступала темнота. Насвистывая, приходил тюремщик и поворачивал выключатель – под потолком загоралась двухсотсвечовая лампочка; при ее ярком свете и обстановка камеры и сами заключенные являли собой еще более страшную картину.

В этот вечер, в обычный час, цербер пришел включить свет. Кабан, наблюдавший за ним через решетку, вступил в разговор:

– Дай немного света, приятель, а то здесь весь этот сброд сходит с ума…

Однако лампочка не загоралась. Узники искали глазами стеклянный шарик, подвешенный к потолку, и не видели его. Как бы оправдываясь, тюремщик воскликнул:

– Тьфу ты черт, не зажигается, каналья!

– Ну и дьявол с ней! – равнодушно заметил кабан. В камере было около сорока человек. Некоторые попали сюда накануне, другие несколько раньше, на прошлой неделе, а были и такие, что находились здесь неизвестно с какого времени… Этих уже нельзя было выпускать на свободу: почти голые, с отросшими слипшимися волосами и всклоченными, грязными бородами, скрывавшими черные, давно немытые лица, они выглядели ужасно. Марио не видел их в темноте, но представлял, как они стоят или сидят в самых необычных позах. Нельзя было сделать и шагу, чтобы не наткнуться на соседа. Несчастные, которым нужно было отыскать отхожее место, откуда через верх лилась вода, растекаясь по цементному полу, или те, кто пробирался к крану, чтобы напиться из пригоршни, тратили на это немало времени и сил.

На каждом шагу они на кого-нибудь наступали, и в ответ раздавались стоны и ругань; им угрожали ножом или кинжалом, не замеченным во время обыска в полиции.

Среди последней партии арестованных было много босяков, захваченных в облаве у ночных притонов. В темной камере босяки орали, пели и изрыгали проклятия. И так как никто не мог ни лечь, ни тем более заснуть, то камера в ночные часы превращалась в сумасшедший дом.