Установить хороший забор было мудрено, это так, но в случае удачи мы обеспечили бы разумную степень безопасности. Сначала предстояло проложить полосу бритвенного полотна из нескольких длинных витков, прочно прибитых к земле костылями через каждые полметра. Одно полотно не остановит червей, но уж точно не пропустит человека, если он придет с червями. Главное – не дать ренегатам добраться до ежовой ленты и проделать в ней проходы для своих внеземных партнеров.

Далее, сразу за бритвенным полотном, должен был идти первый ряд ежовой ленты. Она поступала в огромных мотках; вы ее раскатывали где нужно и пришпиливали костылями к земле. В итоге получалась широкая полоса алюминиевых шипов, расположенных на неравном расстоянии друг от друга и торчащих вверх и в стороны. Шипы были острыми, зловещими с виду и покрыты слоем микрокапсул с различными неприятностями: ядами, нервно-паралитическими гелями и разными бактериями, которым, похоже, нравились внутренности хторран.

Человек, при известной осторожности, мог бы преодолеть ежовую ленту, но червь – ни за что. Слишком маленькие и неуклюжие у них ножки. Червь не способен оторвать брюхо от земли. Низко расположенный центр тяжести не позволял среднему хторру перешагивать через препятствия, а его ножки представляли собой короткие пеньки, способные приподнимать тело лишь на такую высоту, чтобы оно могло скользить. Ежовая лента была для хторров неприятной штукой.

Черви, конечно, знали о таких заборах и, как правило, держались от них подальше. Только очень молодой и неопытный червь мог по собственной инициативе попытаться перелезть через подобное заграждение, и то лишь один раз; заборы представляли ценность как средство сдерживания, а не как оружие.

За первым рядом ежовой ленты шел еще один ряд бритвенного полотна, за которым следовала еще одна лента и третий ряд полотна. По теории, двойная комбинированная полоса способна охладить пыл у большинства червей и ренегатов.

Военные обычно рекомендовали девять линий бритвенного полотна и ежовую ленту между ними; а еще они советовали сооружать рвы и закладывать где только можно мины, да еще использовать роботов и полевую систему наблюдения. Траншейного экскаватора у меня не было, а ставить мины я побоялся. Роботы здесь были бы бесполезны, и полевая система наблюдения тоже – раз некому сидеть за мониторами.

До сих пор, как свидетельствовала статистика, заборы выполняли свою задачу. Даже такие маломощные, как мой, работали достаточно эффективно, чтобы оправдать расходы на постройку, хотя некоторые пессимисты и утверждали, что вокруг хватает мест для кормежки, так что червям пока не имеет смысла продираться через заборы.

Пессимисты, возможно, правы, но я сейчас ставил на статистику.

На наше счастье, сразу же за скальной грядой полуостров сужался до полоски шириной всего тридцать метров. По сути, он и стал полуостровом исключительно из политических соображений. Он был задуман и построен в виде продолговатого острова, похожего на полумесяц. Предполагалось также местное независимое самоуправление, но отцы округа испугались, что лишатся миллионов таких восхитительных налоговых долларов, и протолкнули постановление, требующее, чтобы кабели всех коммуникаций были доступны с поверхности земли. В результате строителям пришлось проложить соединительную полосу – узкий язык из уродливых каменных глыб. Соорудив его, Семья автоматически попала под цепкую юрисдикцию вышеупомянутых окружных отцов. До прихода хторран ходила шутка, что единственное, чего хотят члены Семьи, – это остаться сиротами. Хторр предоставил им такую возможность. В прямом и переносном смысле.

Моя идея состояла в том, чтобы проложить защитные линии сразу же за скальной грядой, а надежда – что ни одному червю не захочется лезть через камни и забор. Скалы сами по себе довольно неприятная штука. Но, с другой стороны, если червь все-таки будет настроен достаточно решительно, то и забор, скорее всего, его не остановит.

Может быть, Бетти-Джон права? Может быть, я действительно параноик?

И может быть, до сих пор подскакиваю среди ночи и дрожу при одной мысли о Джейсоне, Орри и Джесси?

Нет. Да здравствует статистика!

И я проголосовал за нее тремя рядами бритвенного полотна и двумя – ежовой ленты; это было все, что мы могли себе позволить, не считая прочувственной молитвы, чтобы этого хватило.

Оставалось только ждать, что хторры со мной согласятся.

Мы принялись за работу с утра пораньше – Томми, я, Джек и Голубчик.

Джек Балабан – сурового вида мужик с таким сильным валлийским акцентом, что, как правило, его было невозможно понять. При всей своей представительности он немного сутулился, словно за несколько десятилетий жизнь прибила его, но при этом был удивительно нежен с Голубчиком.

Голубчик же – парнишка на год старше и на полголовы выше Томми. Он был не то чтобы немым, но предпочитал общаться мычанием, свистом и другими звуками вместо слов.

Когда Голубчик видел автомобиль, он мог показать на него и испустить пронзительный вой турбины. Глядя на самолет или вертушку, он соответственно имитировал рокот их двигателей. Подобным образом мальчик мог описать корабли, катера, реактивные лыжи, мотоциклы и вездеходы. Ему нравилось подражать электронному звонку, заставляя людей бегать в поисках телефона, пока до них не доходило, что это опять Голубчик. А еще в его репертуар входила потрясающая гамма взрывов, птичьих трелей, щелканья и свиста.

Причем он явно отрабатывал свое мастерство на Джеке, потому что эти двое создали свой собственный язык, общаясь между собой не столько словами, сколько звуками.

Тем не менее они замолкали, когда я оказывался поблизости.

Наконец я не выдержал и прямо спросил Джека о причине.

Он отрицательно замотал головой.

– Я не питаю к тебе неприязни, Джим. Я не очень люблю тебя, но неприязни все же не питаю. В общем, и так и эдак.

– Я что-нибудь сделал не так?

Джек немного подумал, поглаживая усы. – Не-а.

Он натянул перчатки и, подняв моток бритвенного полотна, снова принялся разматывать его.

Подобрав газовый молоток, я не отставал от него.

– Тогда в чем дело?

– Тебе что, необходимо нравиться всем людям, которых ты знаешь? – спросил он.

– Если я кому-то не нравлюсь, я хочу знать почему, – ответил я. – Вдруг я делаю что-то не так.

– Ты такой же, как все американцы: слишком беспокоишься о том, что о тебе подумают, а не о работе.

Интересно.

Возможно, он прав. А возможно, нет. Вроде бы результаты меня волнуют больше, чем налаживание приятельских отношений. Во всяком случае, у меня нашлись бы способы доказать это.

– Не думаю, что это так. – возразил я. – Как раз сейчас мы вкалываем потому, что я надавил на Бетти-Джон. И мне не кажется, что она слишком полюбила меня за мою настырность.

– Ага, – согласился Джек, – это одна сторона дела. Но когда тебя и в самом деле интересует результат, ты не считаешься с теми, кого тебе пришлось побеспокоить.

Я решил, что за доводом Джека не скрывается четкая точка зрения. Он просто хочет хоть чем-то оправдать свою неприязнь ко мне, а если факты станут противоречить его убеждению, то он изменит не само убеждение, а его оправдания.

Некоторое время мы трудились молча. Забивание костылей требовало большого напряжения даже с газовым молотком.

Неожиданно Джек сказал: – Смерть матери тебя не очень-то тронула, верно?

– А тебе какое дело? – огрызнулся я. Джек покачал головой: – Никакого.

И вдруг «монетка провалилась». Я выпрямился и посмотрел на Джека. Лицо его было мрачным и неприязненным.

– Ты спал с ней, да?

Он не ответил, продолжая бороться с бритвенным полотном, но по тому, как он промолчал, я понял, что это так.

О чем-то похожем говорил Джейсон – как вытянуть из людей правду, – Большинство людей не говорят правду или говорят не всю правду, – рассуждал он. – Они приучены к этому. Если вы хотите добиться правды, нужно заставить их растеряться или обозлиться. Многие говорят правду только со злости. Так что если вам нужна откровенность, то сначала надо вывести человека из себя. Прием срабатывает почти всегда, однако возникает неудобство: на какое-то время вы оказываетесь лицом к лицу с по-настоящему рассвирепевшим человеком.