У дебаркадера все обошлось благополучно. Овернец встретил невзрачного старичка и, внимательно оглядев его, передал ему письмо.

Увидев нового фактора, старик был настолько удивлен, что решился заговорить.

– А тот? – спросил он.

– Дядя Киофиль… – начал фактор, – да я уж объяшнил мошье, почему Киофиль пошлал меня шегодня. Жавтра он опять будет работать, а шегодня он выдает жамуж швою племянницу. И потому…

– Хорошо, хорошо! – резко прервал его старик. Он был не из болтливых.

А Пьеру Ларфульо, кажется, хотелось поболтать, но вести разговор с предметом неодушевленным очень трудно.

– Жначит, больше нечего делать? – спросил посыльный.

– Нечего.

– Я могу уйти?

– Да.

– И отлично! Мне дана одна комишия жа город, я и поеду вмеште ш вами… Вы шоглашны?

– Нет.

– Почему же нет? Не хотите ли выпить штаканчик-другой до отхода поежда?

– Нет, благодарю.

– Ха-ха-ха! Вы, однако, не иж болтливых… – расхохотался фактор. – Однако пора брать билеты… Хотите, я вожьму и для ваш билет? Куда вы едете?

И предупредительный малый уже спешил занять место в длинном хвосте перед форточкой кассы.

Но старик, ничего даже не ответив на любезное предложение фактора, повернулся к нему спиной и пошел в верхнее отделение.

– Куда же это он идет? – подумал Пьер. – Он или хочет выйти на улицу Ром, или ему надо ехать по Версальской дороге.

Но ловкий овернец не показал и виду, что следит за стариком. Заручившись билетом в Аржантейль, он тоже поднялся в верхнее зало. Напрасно старался он отыскать в густой толпе угрюмого старика – его нигде не было видно.

Поезд отходит и увозит Пьера Ларфульо по Аржантейльской линии.

Он сходит в Аньере и возвращается в Париж пешком. Придя в Париж, фактор сейчас же направляется в винный погребок по улице Святого Августина. Через несколько минут оттуда выходит прилично одетый господин, а Пьер Ларфульо исчезает бесследно. Через четверть часа из погребка выходит, действительно, овернец в плисовой куртке и ярком галстуке, но это не Пьер, а сам дядя Теофиль, которого земляки называют Киофилем. Если бы вам когда-нибудь пришлось у него спросить, хорошо ли он устроил свою племянницу, то он ответил бы на этот вопрос только лукавой усмешкой.

Эти овернцы вообще странный, очень странный народ. Возьмите для примера хотя бы этого болтуна, Пьера Ларфульо. Земляки его очень расчетливы и бережливы, не любят попусту бросать деньги. Он же, напротив, берет билет до Аржантейля, а сам едет только до первой станции.

Ужасно расточительный овернец! И что за странность: вошел в виноторговлю и точно провалился сквозь землю. Отправясь к Сен-Лазару, вы ни в понедельник, ни в среду не встретили бы больше Пьера Ларфульо.

Неразговорчивый старик и дядя Теофиль сходились там по-прежнему, но болтуна Ларфульо больше никто не встречал нигде и никогда. Молодой лакей Викарио тоже перестал бегать по пятам Теофиля, ему это, верно, надоело, и он, конечно, пришел к убеждению, что вмешиваться в чужие дела гадко и стыдно. А между тем, приди Жан теперь к дебаркадеру, он увидел бы опять этого необщительного старика; человек этот спокойно ждал прихода поезда и не спешил запастись билетом. Он не подходил к форточке кассира, у него был, вероятно, ретур-билет.

И если бы Жан полюбопытствовал, куда едет неизвестный, он мог бы взять билет до самой дальней станции – Версаля, и таким образом не потерял бы его из вида.

Но пока мы рассуждаем об этом неловком ротозее, об этом недогадливом Жане, в вокзал входят торопливым шагом два запоздавших пассажира. Один – военный, в форме гвардейского зуава, в руках у него небольшой пакет, завернутый в клетчатый носовой платок. Другой – юноша, в форме воспитанника училища Сент-Барб. Оба спешат к платформе, оба беспокойно вглядываются в пеструю толпу, отыскивая в ней кого-то; но они не говорят друг другу ни слова. Зуав входит в вагон второго класса, барбист помещается в первом. Поезд отходит, увозя с собой этих трех, немножко знакомых нам субъектов: загадочного старика, зуава и молодого воспитанника училища Сент-Барб.

На каждой станции из окон вагонов высовываются головы любопытных. Солдат и барбист оказываются любопытнее всех. Это, конечно, весьма натурально: вырвавшийся на свободу школьник хочет все видеть и все слышать; а солдат теряет так много времени на службе…

Приезжают, наконец, в Версаль. Старик, видимо хорошо знакомый с местностью, уверенным шагом выходит из вокзала, сворачивает вправо и углубляется в пустынные улицы, поросшие травой, минует безмолвные, печальные бульвары и входит в самое отдаленное предместье, похожее скорее на деревню, чем на городскую окраину.

Зуав же, выйдя из вокзала, приостановился на минуту, как бы затрудняясь тем, в какую сторону ему идти, и затем направился вслед за стариком. Только тот, выйдя из вагона раньше, значительно опередил его. Можно было подумать, что солдат следит за ним.

По странному стечению обстоятельств молодому барбисту пришлось идти в ту же сторону.

Старик наконец остановился у небольшого дома с серыми ставнями. Перед домом был раскинут сад, обнесенный плотной решеткой и обсаженный густыми кустами кратегуса. Отворив калитку, человек этот опять старательно запер ее за собой.

Тогда солдат повернул назад и подошел к барбисту.

– Видишь, дружок Фрике, с терпением можно достигнуть многого.

– Согласен, вполне согласен с вами, мосье Николь. Только сердце у меня так и колотится, так и бьется…

– Нам удалось, наконец, напасть на их гнездо.

– Но сама-то птица?

– Имей терпение, покажется и птица. Зайдем-ка в какую-нибудь таверну, там и сговоримся.

– Времени у нас довольно.

– Ты говоришь, что испанец выходит только посреди дня?

– Да.

– Следовательно, неизвестный, который ведет с ним тайную переписку, при посредстве этого посыльного, должен выехать отсюда около часу или двух. Теперь же еще только двенадцать, так что времени у нас, действительно, довольно.

И они вошли в первый попавшийся кабак.

Только Фрике снял предварительно свою куртку с золотыми пуговицами и фуражку с галуном, так как наряд прилежного ученика уж слишком не гармонировал с приятным убежищем, в которое они вступали. Обе вещи были старательно увязаны в клетчатый платок зуава, который скрывал в себе полосатую куртку и шотландскую жокейскую шапочку.

Таким образом Фрике превратился в прислужника богатого дома и мог теперь зайти в кабачок со спокойным сердцем.

План предстоявшей кампании был начертан очень скоро.

Николь последует за человеком, которому принесено письмо, чтобы убедиться в том, что он отправляется именно туда, куда ходит Викарио Пильвейра.

Его военная форма окажет ему немалую услугу.

Кому придет в голову остерегаться, подозревать в чем-нибудь проходящего по улице солдата?

Фрике тем временем постарается узнать фамилию человека, живущего в маленьком домике Версальского предместья.

– Но как же действовать? – Спросил гамен.

– Это уж твое дело. Я дал тебе прочитать «Мемуары Конлера»; ты молод, сметлив и, конечно, сумеешь применить к делу одну из ловких штук этого старого следователя.

Фрике улыбнулся, самолюбие его было польщено.

– Мне сдается, что в доме этом живет именно злодей Медонского леса, потому что мы видели всех, кроме него.

– Я и сам так полагаю.

– Следовательно, не надо, чтобы он увидал нас вместе.

– Совершенно верно, дружок Фрике, хвалю тебя за сметливость.

– Я знаю, что вы будете довольны мною, мосье Николь. Викарио отправляется всегда к бульвару Латур-Мобур, и я готов держать пари, что приятель его ездит в Париж по линии левого берега.

– Да, я теперь догадываюсь… Мне надо встать в конце улицы, ведущей к вокзалу, а ты уж не зевай и каким-нибудь знаком укажи мне этого человека.

– Да вот так, засуну руки в карманы – чего проще! – усмехнулся Фрике.