И так как рассуждения свои он закончил уже вслух, маленькая Этиоле кинулась ему на шею и залилась слезами.

– Не ходи, не ходи туда, мой милый! Флампен задумал что-то недоброе.

– Флампен! Да это пишет совсем не он.

Тут Этиоле рассказала ему, что встретила Флампена, и передала Фрике ехидные слова этого негодяя.

– Мне так не хочется, чтобы ты шел туда, – прибавляет она, опуская глаза.

Но Фрике – не подлец, не трус, и к тому же он так любит Николя. Не рассуждая, не колеблясь, он побежит сейчас же на бульвар Латур-Мобур. Он торопливо целует свою маленькую Этиоле на прощанье и говорит ей:

– Ах, милая моя Этиоле, не опоздать бы мне из-за тебя! Вдвоем всегда легче выпутаться из беды, чем одному. Николь мне друг и брат, он у меня один на свете, не могу же я оставить его в руках этих негодяев.

И он выбежал из дому.

– Ты сам сказал, мой милый, мой ненаглядный, что вдвоем легче осилить врага, – кричала она ему вслед, накидывая мантилью, – и потому я должна идти с тобой.

Через несколько минут молоденькая цветочница тоже вышла из дому и поспешила по следам своего милого Фрике.

Теперь, когда нам уже известно, каким чудесным образом был предохранен Фрике от угрожавшей опасности, вернемся опять к нему и посмотрим, что он будет делать.

Приподняв голову умирающего, Фрике прислушался к его едва слышному дыханию.

Из бледных губ Николя вырывался слабый вздох. Холодный ночной воздух заставил его наконец очнуться. Он приоткрыл глаза и мертвенным, стеклянным взглядом смотрел на своего юного друга.

У Фрике вырывается крик восторга:

– Он жив! Он не умер!

– Да… еще не умер… – прошептал Николь. – Но… минута близка… а мне еще надо… о многом переговорить… с тобой, друг Фрике. Оставь меня тут… не тронь… так лучше.

– Но не могу же я оставить вас без всякой помощи, – возражал юноша.

– Оставь… сделаешь хуже. Конец близок… говорю тебе… дорожи последними минутами. Вот тебе и пятый… последний акт нашей драмы… дружок Фрике, – шептал страдалец.

Бедный Фрике не мог согласиться со страшной мыслью, что единственная его опора, незаменимый друг и руководитель его, Николь должен покинуть его на веки.

– И умирает он из-за тебя, – неотвязно стояло у него в голове.

И он отворачивался, чтобы не видеть этого страдальческого лица, чтобы скрыть досадные, едкие слезы. Впервые страдал, болел душою наш бедный неопытный Фрике.

– Я знал… – продолжал умирающий, – я знал, что это западня… и потому решил идти вместо тебя. Я взял с собой хороший револьвер… но не успел воспользоваться им. Возьми его себе… и отомсти!.. Сам… этому… Не жалуйся… не подавай в суд… Убей… и брось труп этой собаки в Сену!

– Клянусь вам, мосье Николь, что свято исполню вашу волю! – с жаром сказал Фрике. – Но разве вы успели разглядеть этого презренного негодяя.

– Нет… я не видал его лица. Разглядел только, что на нем синяя блуза… а сверху темное пальто. Однако… время летит… я слабею… Слушай, дружок… старайся понять… не могу говорить громче.

И Николь начал следующий рассказ. Он говорил тихо, невнятно, беспрестанно останавливаясь и задыхаясь.

– Отыскивая по Парижу Мартена, я зашел раз на улицу Сурдьер к некоему Баратену. Это был почтенный восьмидесятилетний старик, адвокат по профессии. Он ждал в это самое время какого-то д'Анжеля и принял меня за него.

– Д'Анжеля! – воскликнул Фрике. – Но это ведь имя…

– Молчи и слушай. Мне трудно говорить… Этот благороднейший старик горячо благодарил Бога за то, что он дал ему дожить до возвращения д'Анжеля. Десять лет ждал он возвращения этого несчастного молодого человека, чтобы вручить ему свои мемуары – солидный письменный труд, над которым он работал десять лет вместе с покойным его отцом. Это был плод долгих поисков и усидчивой работы. Дело шло о процессе. Ужасное преступление… уголовный суд…

Голос Николя слабел все более и более, но больной собрал остаток сил и продолжал:

– Ты найдешь у меня эти записки. Прочти их внимательно, и ключ разгадки страшной тайны Медонского леса будет у тебя в руках. Какое несчастье, что бедный д'Анжель умер… Но ты увидишь, в чем будет твоя задача. Ты дал мне слово выполнить все, как следует, несмотря ни на какие препятствия, ни на какие опасности.

– Можете ли вы сомневаться? – с укоризной прошептал Фрике.

– Хорошо… Я не жалел денег для успеха нашего предприятия, так что у меня осталось теперь не более двадцати пяти тысяч франков. Деньги эти ты тоже найдешь там, у меня. Возьми их себе, закончи один то, что мы начали вместе. Ну, вот теперь и все… Прощай, дружок Фрике! Прости и помни, что я всегда любил тебя, очень, очень любил… Оставайся всегда… честным человеком.

Фрике слушал последние наставления своего незаменимого друга и рыдал, как малое дитя. Подъехала карета.

Николь дрожащей рукой, казалось, хотел подозвать кучера. Фрике скорее угадал, чем понял, и подозвал его.

Это был тот самый Жозеф Клапе, который в последнее время всегда возил Николя. Он привез его и в этот роковой вечер. Увидев умирающего и около него какого-то неизвестного человека, Клапе хотел уже закричать, позвать на помощь, но Николь остановил его взглядом и прошептал:

– Друг… говори.

– Вы ведь приказали не отъезжать далеко, я и сделал, как вы велели. Кругом тихо, ни души. Хожу я с трубкой около кареты да поглядываю, знаете, по сторонам… Вдруг вижу: выбегает из этого самого кабака, к которому я подвез вашу милость, какой-то человек с большущим ножом в руке. Что, думаю, за притча! Его надо выследить, да забрать, куда следует. И поехал я за ним мелкой рысцой, не спеша. Миновали мы площадь Инвалидов, затем повернули налево, на набережную, и бежал он по набережной довольно далеко, до того места, где навалены доски и бревна от сломанных построек последней выставки, до самого Иенского моста. Тут он спустился к воде, и я потерял его из виду. Во всю дорогу мы не встретили ни одного сержанта. Полиция-то занимается у нас не своим делом, как видно, суется туда, где ее не спрашивают. Сама заварит кашу, а парижане и расхлебывай ее как знаешь.

– Но дальше-то? Что же дальше? – нетерпеливо одернул его Фрике.

– Прошу извинить, я заболтался. Человек с ножом исчез куда-то, а передо мной очутилась хорошенькая мамзель. Ее, видно, очень занимало, что я тут делаю со своей каретой. Ну, думаю, женское любопытство, и все такое…

– Вы ищете, верно, человека, выбежавшего из заведения на бульваре Латур-Мобур? – спрашивает вдруг красотка. – Я сама ищу его. Давайте искать вместе.

– Это Этиоле, – подумал Фрике.

– Мамзель-то тощенькая такая, маленькая. Какая, думаю, от нее подмога? Впрочем, у нее хорошие, молодые глаза… Пусть, думаю, посторожит тут в сторонке, за деревьями. Увидит молодца, – так мы его захватим, не увидит, – так уйдем подобру-поздорову.

– Иди, Фрике… иди скорее… – шептал Николь, – отомсти… Похорони меня так, чтоб никто не узнал… чтоб не было суда… процесса… Все это лишнее… Ты будешь знать могилу… твоего Николя… и ты, конечно, придешь к нему.

И тихо, без агонии отошла благородная душа Николя в лучший мир.

Осиротелый Фрике зарыдал над телом Николя. Жозеф Клапе оттащил его и посадил в карету. Нельзя было терять ни минуты, злодей мог ускользнуть. Кучер пустил лошадей вскачь. Он поехал тише при приближении к Иенскому мосту. Там Фрике вышел из экипажа и, несмотря на темноту, вскоре нашел маленькую Этиоле.

– Ты очень хорошо сделала, что пришла сюда, – шепнул он ей. – Мы должны найти убийцу.

– Я знаю, что он там, внизу, он не выходил оттуда, – ответила Виржини. – Но за всем этим хламом, за досками и бревнами найти его теперь, ночью, будет нелегко.

– А мы возьмем каретный фонарь.

– У этого самого извозчика?

– Да. Он славный малый. Но что это у тебя в руке, Виржини? – испуганно спросил Фрике.

– Я нашла это здесь, на берегу… Убийца бросил его… Это, кажется, Флампен, – и дрожащей рукой подала она своему доброму, милому Фрике длинный каталонский нож, окрашенный кровью его единственного друга.