– Ему мало одной, он хочет съесть все!

– За кого вы меня считаете? – весело проговорил юноша. – Я должен поделиться со всеми. Разрешаю вам, господа, взять себе по две штучки, с меня довольно и шести.

И Сусанна поспешила исполнить приказание Фрике.

Собственноручно положила она две трубочки Лене, две ее брату-самозванцу и две себе; все же оставшееся на блюде поставила со смехом опять перед Фрике.

Доминик разлил в рюмки портвейн, и все с аппетитом принялись за десерт.

Вдруг, среди всеобщего веселья, раздался глухой, как бы сдерживаемый стон… Все тревожно переглянулись: с хозяином приключилось что-то недоброе… Мертвенная бледность разлилась по его лицу, и он судорожно схватился за затылок, как человек, внезапно пораженный кровоизлиянием в мозг. Соскочив со стула и глядя страшным, помутившимся взглядом на Сусанну, он попробовал сделать несколько шагов, но зашатался и грузно упал на пол.

Все встали из-за стола и безмолвно, в ужасе глядели на распростертого у их ног де Марсиа, лежавшего без малейших признаков жизни, с вытянутым, посиневшим лицом и полуоткрытыми стеклянными глазами.

Произошло следующее.

Как ни остерегался хитрый любовник Сусанны, подкрадываясь к кухонному столу, это не ускользнуло от ее зорких глаз. Она отдернула занавеску на стеклянной двери и видела все. Неаполитанец, конечно, недаром зашел на кухню, он не стал бы беспокоить себя понапрасну. У него была цель: в одну из самых аппетитных трубочек всыпал он какой-то белый порошок, похожий на мелкий сахар. Чтобы не смешать лакомый пирожок с другими, он ловко и осторожно отломил от него едва приметный кусочек и затем переложил трубочку на видное место. Простая операция эта была делом одной минуты, де Марсиа сейчас же вышел на цыпочках в коридор в полной уверенности, что никто из домашних не заметил его короткого визита. Но он жестоко ошибался – Сусанна видела все. Поспешно, так сказать, по следам злодея, прошла она на кухню, ловко приставила к пирожку отломленный кусочек и сделала на нем свою пометку, а от другой трубочки старательно отщипнула такой же точно кусочек и положила это безвредное лакомство на место пирожка, предназначенного щедрой рукой неаполитанца ее милому Фрике.

Вот почему ошибся де Марсиа, вот почему не попала отрава на тарелку героя дня, веселого, ничего не подозревавшего гамена. И собственной рукой, сама Сусанна Мулен положила состряпанное ее возлюбленным угощение на его собственную тарелку. Вышло так, что де Марсиа запасся ядовитым порошком для собственной своей особы.

Сусанна поступила решительно, она не колебалась ни минуты.

Она предчувствовала, что эта неравная, отчаянная борьба должна окончиться гибелью слабейшего. Мать чуяла беду. Она защищала только свою плоть и кровь, своего ребенка. В ней жила теперь только мать – любовница же и сообщница де Марсиа не существовала более.

К тому же и выбирать не приходилось.

Как ни ужасен был только что совершенный ею поступок, Сусанна говорила себе, что выполнила только долг, святой долг матери. Она воспользовалась только орудием самого злодея – не больше. Дело, совершенное ее рукой, ужасно, но оно – только законное возмездие за целый ряд не менее ужасных преступлений.

И одна, одна только Сусанна не потерялась и спокойно и холодно глядела на неподвижное тело неаполитанца.

Доминик поспешил увести перепуганную Елену. Сусанна осталась одна с Фрике, и тут-то произошло нечто особенное, хотя и дикое, но довольно трогательное.

– Фрике, – начала она глухим голосом, – не гляди больше на этого человека! Это был твой смертельный враг. То, что случилось с ним, должно было случиться с тобой; но сердце мое угадало беду и отвратило от тебя страшный удар.

– Он, может быть, еще жив, – проговорил Фрике.

– Не бойся… умер, не встанет. Если бы ему удалось сделать то, что он хотел сделать, ты лежал бы теперь на его месте.

– Вы говорите, сударыня, что отвратили удар, грозивший мне?.. Значит, вы убили, отравили его?

– Да, я его отравила. За тебя, за твое спасение, я готова пожертвовать всем, готова отдать свою собственную жизнь! – с жаром проговорила Сусанна.

– Понимаю… Он, значит, хотел отравить меня еще тогда… Болезнь моя была тоже делом его рук.

– Да. Это был злой, безжалостный человек. Он не хотел и не умел жалеть других, ну… и я не пожалела его.

– Но ведь, согласитесь, все это ужасно! – продолжал Фрике.

И, поглядев ей прямо в глаза, он прибавил:

– После всего этого вы-то сами что за ужасная женщина? Из расположения к одному вы, не задумываясь, убиваете другого!

– Это расчет с прошлым, это долг, который давно лежал на мне. Я его выполнила и теперь спокойна.

– А я-то, я-то тут при чем? Работал два года, был уже близок к достижению цели – и вот плоды моих трудов. Мертвые не говорят, не сознаются. Ах! Зачем, зачем убили вы его!

– Но я же говорю тебе, что ему нужна была твоя жизнь, что он хотел отравить тебя! Я только предупредила его – не больше.

– Но это было уже дело закона. Не нам судить и казнить преступников.

– Закона!.. О! Я уже слишком долго жила вне требований закона, чтобы подчиниться им теперь. Да и убитый мною человек не признавал над собой никаких законов. Говорю тебе: долг, святой долг требовал смерти этого человека. Я обязана, слышишь, обязана была защитить тебя, моего…

– Одумайтесь!.. Что вы говорите? – прервал ее Фрике. – Вы так возбуждены, что действительно считаете себя правой, действительно говорите то, что думаете, но… Я, конечно, должен быть вам очень благодарен, так как вы спасли мне жизнь, но… простите, ради Бога, но… я боюсь вас, я не могу глядеть на вас без ужаса. Я и желал бы, всей душой желал бы выказать вам свою горячую признательность, но не могу, не в силах. Не могу понять, что побудило вас…

– Фрике… друг мой, дитя мое, – зарыдала она, покрывая его горячими поцелуями. – Дороже тебя у меня нет никого на свете… За тебя я готова на все, пойду на какое хочешь преступление… Ты видишь сам…

И она в изнеможении опустилась на стул. Юноша был тронут и мог только пробормотать:

– Волчица, конечно защитила бы так своих волчат. Кто, кроме родной матери, может считать себя вправе убивать? Мать еще может сделать это для спасения своего ребенка.

– Видишь?.. Ты и сам со мной согласен. Да! Мать, одна мать имеет право! – вскричала Сусанна с диким, лихорадочным смехом.

– Но ведь вы мне не мать, – холодно остановил ее Фрике.

Сусанна не выдержала более, она зарыдала. Женщина эта имела силу отомстить убийством, но не имела сил выслушать замечания Фрике.

Юноша понял все: слезы Сусанны были красноречивее слов.

– Мать… Вы моя мать?! – восторженно вскричал он и бросился обнимать Сусанну.

Сцена вышла бы вполне трогательная, если бы общее впечатление не портилось присутствием безмолвного мрачного свидетеля, распростертого среди комнаты. Он еще хрипел и потемневшее лицо его подергивалось предсмертной судорогой.

– Кто же мой отец? – несмело спросил Фрике.

– Он уже давно умер, – не задумываясь, ответила Сусанна.

Последний вздох вырвался из груди умирающего, и грешный дух этого человека отлетел в вечность. На минуту все смолкло.

Но вот кто-то взялся за ручку двери, и на пороге показалась старая баронесса.

– Лена уже предупредила меня… – начала она дрожащим голосом. – Я знаю… он умер… Армана нет! Я пришла поплакать над ним и простить ему – ведь он все же сын мой.

Но Фрике поспешил успокоить старушку.

– Баронесса, – начал он, – я должен вам сказать, что человек, внезапно умерший здесь сегодня, не сын вам, а лицо совершенно постороннее. Это низкий обманщик, назвавшийся именем барона Армана. Верьте тому, что говорит вам Фрике, выследивший и открывший все проделки этого негодяя.

Содрогнулась старая баронесса.

– Значит, женщина, которую он привел в мой дом, его сообщница? – с усилием проговорила она.

Теперь настала очередь Фрике защищать Сусанну.