III.
– Позволь, дорогая Марта, представить тебе подполковника барона Тиллинга, – сказал мне мой двоюродный брат Конрад Альтгауз на одном танцевальном вечере.
Я поклонилась. Конрад отошел, а представленный мне господин не сказал ни слова. Я вообразила, что он приглашает танцевать, и встала с места, готовясь положить приподнятую и закругленную левую руку на плечо барона Тиллинга.
– Простите, графиня, – сказал он тогда с легкой улыбкой, обнаружившей ослепительно белые зубы, – я не могу танцевать
– А, тем лучше, – ответила я, снова опускаясь на стул, – говоря по правде, я нарочно ушла сюда, чтобы немного отдохнуть.
– А я желал иметь честь быть представленным вам, графиня, чтобы передать вам нечто.
Я с удивлением подняла глаза. Барон смотрел серьезно. Это был солидный господин, уже не молодой – лет сорока, с сединой на висках, но, в общем, его наружность показалась мне благородной и симпатичной. У меня уже вошло в привычку смотреть на каждое новое лицо с предвзятой мыслью, и я прежде всего спрашивала себя: не жених ли ты? Годишься ли для меня? В данном случае, на оба эти вопроса я поспешила мысленно ответить: "нет". Тиллинг не смотрел на меня тем вкрадчиво-восторженным взглядом, какой обыкновенно бывает у мужчин, имеющих на женщину матримониальные виды. А второй вопрос заставил меня решить так поспешно не в пользу солидного барона его военный мундир. У меня было твердо решено не выходить вторично за военного, и не по одной только той причине, что я не хотела второй раз переживать невыносимых волнений и страха, когда муж отправится в поход. Нет, здесь на первом плане стояли мои новые воззрения на войну, которых не мог разделять ни один военный.
Между тем подполковник отклонил мое приглашение сесть возле меня.
Я не смею утруждать вас дольше, графиня, – сказал он. – То, что я желаю вам сообщить, не имеет ничего общего с бальной суетою. Мне хотелось только попросить позволения заехать к вам. Не будете ли вы так добры назначить день и час, когда я могу с вами переговорить?
– Я принимаю по субботам от двух до четырех.
– Да, но в это время, я полагаю, ваш дом похож на пчелиный улей, куда то и дело влетают и вылетают собиратели меда…
– А я сижу, точно королева пчел в ячейке, хотите вы сказать?… Премилый комплимент!
– Комплиментов я никогда не говорю, как не приношу и меду, следовательно, буду не на своем месте на вашем шумном субботнем собрании: мне нужно переговорить с вами наедине.
– Вы подстрекаете мое любопытство. Ну, в таком случай прошу пожаловать ко мне завтра, во вторник, в те же часы; я буду дома только для вас и не велю никого принимать.
Он поблагодарил наклонением головы и удалился.
Немного погодя, я увидала моего двоюродного брата, тотчас подозвала его к себе, усадила возле и стала расспрашивать о бароне Тиллинге.
– Он понравился тебе? Признайся откровенно? Ты не стала бы так интересоваться им, если б он не произвел на тебя сильного впечатления. Ну, что-ж, Тиллинг годится в женихи, т. е. я хочу сказать – он холост, но, разумеется, вместе с тем, и не свободен, как каждый неженатый человэк. Поговаривают, будто бы одна высокопоставленная дама (Альтгауз назвал принцессу из царствующого дома) приковала его к себе нужными узами. По этой причине, будто бы, он и не женился до сих пор. Его полк еще недавно перевели в Вену, потому-то он здесь новое лицо; Тиллинга редко встречаешь в обществе; он, кажется, не любит балов и увеселений. Я познакомился с ним в дворянском казино, где он ежедневно проводит часа два, но сидит обыкновенно в читальной, погрузившись в чтение газет, или в шахматную партию с одним из наших лучших игроков. Я удивился, увидав его здесь, но ведь хозяйка дома приходится иму кузиной; этим и объясняется появление Тиллинга на короткое время на ее балу; в настоящую минуту он уже уехал. Откланявшись тебе, он пошел к выходу.
– А ты представил его и другим дамам? Пожалуй, многим?
– Нет, только одной тебе. Но ты не вздумай вообразить, что он пленился издали твоим личиком, и потому пожелал с тобою познакомиться. Разочаруйся: подполковник просто сказал мне: "Не можете ли вы мне сообщить, находится ли здесь некая графиня Доцки, урожденная Альтгауз – вероятно ваша родственница? Я должен с нею переговорить". Да, – отвечал я, указывая на тебя: – вон она сидит в уголке на диване – в голубом. – "Ах, это она? Будьте так любезны, представьте меня ей". Это я исполнил очень охотно, вовсе не подозревая, что ты поплатишься за мою поспешность спокойствием своего сердечка.
– Не говори глупостей, Конрад, – мое спокойствие не так легко смутить. Тиллинг? Что это за фамилия? Я слышу ее в первый раз.
– Ага, как тебя разбирает любопытство! Счастливец барон! Вот я целых три месяца добиваюсь твоей благосклонности, пуская в ход все силы своего очарования, и все напрасно. А этот холодный, деревянный подполковник – он холоден и неуязвим, прими это к сведнию – пришел, увидел и победил! Что за фамилия "Тиллинг", спрашиваешь ты? Да, вероятно, он родом из Пруссии, хотя уже его отец служил в австрийской службе, – но мать подполковника – пруссачка; это я наверно знаю. Вероятно, и ты заметила его северо-германский выговор.
– Он великолепно говорит по немецки.
– Уж, разумеется, все в нем великолепно! – Альтгауз встал. – Ну, с меня довольно. Позволь мне предоставить тебя твоим сладким мечтам, а я постараюсь найти таких собеседниц…
– Которые находят в тебе все совершенства. Конечно, таких особ достаточно…
Я рано уехала с бала, оставив младших сестер под охраной тети Мари; меня же ничто не удерживало здесь больше, охота к танцам пропала; я чувствовала себя утомленной и стремилась к уединению. Почему? Конечно, не ради того, чтоб думать о Тиллинге без помехи?… Но, кажется, это было так. По крайней мере, я просидела далеко за полночь за красной тетрадкой, куда записала предыдущее разговоры, сопровождая их такими рассуждениями: "Очень интересная личность этот Тиллинг… Принцесса, которая его любит, вероятно, думает теперь о нем… или, пожалуй, в эту минуту он у ее ног, и она не чувствует себя такой одинокой, как я. Ах, как было бы хорошо любить кого-нибудь всей душою – разумеется, не Тиллинга – ведь я его почти совсем не знаю… Я завидую принцессе не ради его, а просто ради самой любви. И чем больше страстного пыла в ее чувстве к нему, тем сильнее я ей завидую…"
Моей первой мыслью при пробуждении на другое утро был опять-таки Тиллинг. Да, верно: он обещал приехать ко мне сегодня со своими важными сообщениями. Давно уж не ждала я ничьего визита с такой тревогой.
В назначенный час мною было отдано приказание не принимать никого, кроме ожидаемого гостя. Сестер не было дома; неутомимая garde-dame, тетя Мари, повезла их на каток.
Я уселась в своей маленькой гостиной – на мне был кокетливый домашний костюм фиолетового бархата (этот цвет, как известно, очень идет к блондинкам) – взяла книгу и стала дожидаться. Ждать мне пришлось недолго: в десять минут третьего фрейгерр фон-Тиллинг был уже передо мною.
– Как видите, графиня, я поспешил воспользоваться вашим позволением, – сказал он, целую мою руку.
– К счастью, барон, – отвечала я, улыбаясь и указывая ему на кресло, – иначе я умерла бы от любопытства: до того искусно вы сумели подстрекнуть его.
– В таком случае, я без всяких вступлений передам вам то, что собирался. Если я не сделал этого вчера, то лишь потому, что мне не хотелось смущать вашей веселости.
– Вы меня пугаете…
– Скажу прямо: я участвовал в сражеши под Маджентой…
– И были свидетелем смерти Арно! – воскликнула я.
– Совершенно верно. Я могу описать вам его последние минуты.
– Говорите, – произнесла я, содрогаясь.
– Не волнуйтесь, графиня. Если б эти последние минуты были так ужасны, как у многих других, я, конечно, не стал бы передавать их вам: ничего нет тяжелее, как узнать о дорогом человеке, что конец его был мучителен. В настоящем же случай вышло как раз наоборот.