Другие гости бывали в доме крайне редко. У Неты, в силу обстоятельств, не имелось близких подруг. В свободное от школы время она ходила в городскую библиотеку. Или лежала в своей комнате и читала. До самой полуночи лежала и читала. Иногда она ходила с матерью в кино или театр. Бабушки брали ее с собой на концерты. Случалось, она в одиночестве шла собирать колючки на поляну за «Домом прокаженных». Или посещала вечера поэзии, литературные диспуты.

Иврия редко выходила из дому. Работа двигалась к концу и поглощала все ее время. Иоэль устроил так, что раз в неделю являлась женщина убрать квартиру, и этого было достаточно — в доме всегда царили чистота и порядок. Дважды в неделю Иврия отправлялась на автомобиле за покупками. Одежду они приобретали редко. Иоэль не имел обыкновения привозить из поездок набитые чемоданы, но дни рождения не забывал никогда, так же как и годовщину свадьбы, которая выпадала на первое марта. У него был наметанный глаз на качественные и недорогие вещи, благодаря чему — будь то в Париже, Нью-Йорке или Стокгольме — ему удавалось выбрать себе прекрасные свитера по вполне приемлемой цене, изысканные блузки — для дочки, белые брюки — для жены, шарф, пояс, косынку — для тещи или матери.

Случалось, после полудня знакомая Иврии заходила выпить чашечку кофе и побеседовать вполголоса. Иногда заглядывал сосед Итамар Виткин — «убедиться, есть ли тут признаки жизни» или «проверить, как поживает моя бывшая комната, где вечно царил беспорядок». И оставался, чтобы поговорить с Иврией о временах, когда Палестина была подмандатной территорией Великобритании. Вот уже несколько лет в доме не раздавалось громкого голоса. И отец, и мать, и дочь — все были достаточно чуткими, чтобы не мешать друг другу. Если уж разговаривали, то мягко и вежливо. И не вторгались на «чужую территорию». Собираясь по субботам на кухне, обсуждали предметы отвлеченные, интересующие всех троих: существует ли разумная жизнь на других планетах, возможно ли сохранение экологического равновесия без отказа от преимуществ технического прогресса. Подобные проблемы возбуждали в них живой интерес, но никогда они не перебивали друг друга. Порой коротко обговаривались и практические вопросы: покупка новой обуви к зиме, ремонт посудомоечной машины, стоимость разных систем отопления квартиры или замена аптечки на более современную. О музыке говорили редко — по причине расхождения вкусов. Политика, состояние Неты, работа, которую должна была завершить Иврия, так же как и дела Иоэля, никогда не упоминались.

Иоэль исчезал надолго, однако с педантичной точностью — насколько позволяли обстоятельства — извещал о времени своего возвращения. Подробностей никогда не сообщал, ограничиваясь упоминанием «заграницы». Исключая субботние трапезы, каждый член семьи ел отдельно, в удобное ему время. Соседи в квартале Тальбие, основываясь на каких-то слухах, пришли к выводу, что Иоэль связан по работе с иностранными инвесторами, и это объясняло все: чемодан и переброшенное через руку зимнее пальто в разгар лета, отъезды и возвращения под утро из аэропорта на такси. Его теща и мать верили — или делали вид, что верят, — будто Иоэль выполняет государственное задание, совершает за границей оборонные закупки. Обе они редко интересовались тем, где это он так простыл или откуда вернулся загорелым, поскольку давно усвоили: ответы будут уклончивыми, вроде: «В Европе» или «На солнце». Иврия знала, но подробности не вызывали в ней любопытства. Что понимала или о чем догадывалась Нета, сказать трудно.

В доме было три стереоустановки: в студии у Иврии, в «кукольной комнате» у Иоэля и в изголовье двуспальной кровати Неты. Поэтому двери почти всегда оставались закрытыми и мелодии — в каждой комнате своя — звучали приглушенно. Здесь неизменно считались друг с другом. И старались друг другу не мешать. Может быть, только в гостиной звуки иногда странным образом переплетались. Но она пустовала. Вот уже несколько лет она стояла прибранной, чистой и безлюдной. И только ради визита бабушек, каждый покидал из свою комнату, и все собирались в гостиной.

Несчастье случилось так…

…Осень пришла и миновала. За ней наступила зима. И на балконе в кухне обнаружилась окоченевшая птица. Нета взяла ее в свою комнату и попыталась отогреть. Отпаивала кукурузным отваром, впрыскивая его пульверизатором прямо в клюв. К вечеру птица отошла, стала летать по комнате, отчаянно щебеча. Нета открыла окно, и птица выпорхнула. Утром на ветках деревьев, уже давно — со времени осеннего листопада — голых, расселись пернатые гости. Может, была среди них и та птица. Как знать?..

Когда утром, в половине девятого, прекратилась подача электричества, Нета была в школе, а Иоэль — в другой стране. Видимо, Иврия сочла, что в «студии» темно. В Иерусалиме было сумеречно из-за низких туч и тумана. Она вышла и спустилась к автомобилю, припаркованному между бетонными опорами, на которых стоял их дом. Скорее всего, намеревалась взять из багажника мощный электрический фонарь, который Иоэль привез из Рима. Спускаясь, она заметила на заборе свою ночную рубашку, слетевшую с веревки на балконе, и направилась к ней. Тут и наткнулась на порванный ветром электропровод. По всей вероятности, приняла его за бельевую веревку. А может, и поняла, что это такое, но решила, вполне резонно, что провод обесточен, раз электроэнергия не подается. Она протянула руку, чтобы приподнять провод и пройти под ним. Или просто оступилась и наткнулась на него? Теперь не узнаешь… Но подача электроэнергии не прекращалась: короткое замыкание произошло в самом доме. Провод был под током. Из-за того что вокруг все пропиталось влагой, электрический разряд, по-видимому, прошил ее молниеносно, и она не успела ничего почувствовать.

Была и вторая жертва — Итамар Виткин, сосед, живший за стеной. Тот самый, у которого Иоэль два года тому назад купил комнату. Было ему около шестидесяти, он владел грузовиком-рефрижератором. Вот уже несколько лет жил один. Дети выросли и отдалились, жена оставила Иерусалим, а заодно и его (потому-то и отказался он от комнаты, продав ее Иоэлю). Должно быть Итамар Виткин увидел из своего окна, что стряслось, и поспешил вниз на помощь. Их обнаружили лежащими в луже, едва ли не в объятиях друг друга. Мужчина еще был жив. Поначалу его пытались откачать — делали искусственное дыхание, хлопали по щекам. Он отдал богу душу в машине скорой помощи по дороге в медицинский центр «Хадасса».

Среди соседей по дому распространилась иная версия происшедшего, но Иоэля это не интересовало.

Соседи считали Виткина человеком странным. С наступлением сумерек он, случалось, забирался в кабину своего грузовика и, неуклюже — едва ли не наполовину — высунувшись из окошка, почти четверть часа играл перед прохожими на гитаре. Прохожих было немного, благо улица располагалась в стороне от магистралей. Люди останавливались послушать, но спустя минуты три-четыре, пожав плечами, продолжали свой путь. Он всегда, зимой и летом, работал по ночам, развозя молочные изделия по магазинам. Возвращался домой к семи утра. Из-за разделявшей квартиры общей стены доносились порой увещевания, с которыми он, прервав игру, обращался к своей гитаре. Голос его звучал мягко, словно уговаривал он стыдливую женщину. Был он грузным и вялым. Ходил почти всегда в майке и широченных штанах цвета хаки. Двигался так, словно постоянно опасался сделать неверный шаг и совершить что-либо непоправимо ужасное. Позавтракав или пообедав, он обычно выходил на балкон и рассыпал хлебные крошки птицам. Птиц он тоже увещевал ласковыми словами. Иногда летними вечерами Виткин, в своей серой майке, усаживался на балконе в плетеное кресло и наигрывал щемящие сердце русские мелодии, предназначенные, скорее всего, для балалайки, а не для гитары.

Несмотря на все странности, соседи находили его симпатичным. Не пожелав быть избранным в домовой комитет, он тем не менее добровольно принял на себя обязанности постоянного дежурного по подъезду и даже установил за свой счет два горшка герани по обеим сторонам от входной двери. Если с ним заговаривали или просто спрашивали, который час, лицу его разливался восторг, как у ребенка, неожиданно получившего замечательный подарок.