Встретились они (приметы, помогающие опознать друг друга, были обусловлены заранее) в прославленном буддийском храме, полном шумных туристов. Сели рядом на высеченную в камне скамью. Каменные чудовища нависли над их головами. Свою симпатичную соломенную сумочку она поставила на скамейку — как барьер между ними. Начала разговор с вопроса о детях: есть ли они у него, как складываются отношения с ними? Иоэль очень удивился, на мгновение задумался и принял решение ответить ей правду. Не вдаваясь в подробности. Она задала еще один вопрос: где он родился? И секунду поколебавшись, он сказал: «В Румынии». После чего она без каких-либо предисловий заговорила о том, что он хотел услышать. Говорила ясно и понятно, так что перед Иоэлем вырисовывалась картина, на которой лица и места, казалось, были очерчены острым карандашом художника. Но при этом она избегала каких-либо суждений о людях, слов порицания или похвалы, самое большее, могла отметить, что такой-то особо чувствителен к вопросам чести, а такой-то быстро впадает в ярость, но столь же быстро принимает решения. Затем она передала ему несколько хорошего качества фотоснимков, за которые Иоэль готов был заплатить по самой высокой цене, если бы она потребовала платы.

И вот эта юная женщина, юная настолько, что едва ли не в дочки ему годилась, привела Иоэля в глубокое замешательство. Почти заставила потерять голову. В первый и единственный раз за всю профессиональную жизнь. Обостренная интуиция, которая всегда служила ему так же чудесно, как служат насекомому тончайшие органы чувств, рядом с этой женщиной совершенно не срабатывала. Подобно чувствительному прибору, чьи стрелки беспорядочно мечутся под воздействием сильного электрического поля.

Это не было эротическим смятением чувств. Красива и обольстительная женщина почти не пробудила в нем желания. Лучшее объяснение, которой мог придумать Иоэль, состояло в том, что с уст ее не слетело ни единого слова лжи. Не было даже того легкого притворства, к которому обычно прибегают, чтобы сгладить чувство неловкости, как правило возникающее при беседе двух незнакомых людей. Она не солгала и тогда, когда Иоэль словно невзначай ввернул вопрос, приглашающий ко лжи: «Были ли вы верны мужу в течение двух лет вашего супружества?» Правду Иоэль извлек из ее досье, которое изучил еще дома, при этом он знал наверное: — у женщины нет никаких оснований предполагать, что он полностью осведомлен обо всем случившемся с ней на Кипре. И тем не менее то, что она ответила ему, было правдой. Хотя позже, когда он задал еще один подобный вопрос, она сказала: «Это уже не относится к делу». И была права.

Когда же он готовился признать про себя, что женщина вполне успешно выдержала устроенный им экзамен, случилось нечто необъяснимое: он внезапно почувствовал, до боли остро, что сам сдавал экзамен и провалился. Почти сорок минут он безуспешно пытался уличить ее в искажении, преувеличении, приукрашивании. А когда он покончил с вопросами, которые, по его мнению, должен был задать, она сама добавила еще два-три отрывочных замечания, словно в ответ на те вопросы, которые он задать забыл. Более того, она решительно отвергла саму мысль о вознаграждении — денежном или ином — за информацию. Он выразил удивление, но она наотрез отказалась объяснить мотивы.

Насколько Иоэль мог судить, она передала ему все, что знала. Информация оказалась весьма ценной. Завершая беседу, она просто сказала, что сообщила все и в будущем не сможет поведать ничего нового, поскольку полностью порвала связи с «теми людьми» и никогда, ни при каких обстоятельствах их не возобновит. Единственная просьба — больше к ней не обращаться; с этой минуты и навсегда она не желает никаких контактов с Иоэлем и теми, кто его послал.

Сказав это, она поднялась — Иоэль не успел даже поблагодарить — повернулась на высоких каблуках и пошла в сторону буйно зеленеющей храмовой рощи, пленительная в своей юной красоте азиатская женщина. В летнем белом платье, с голубым платком вокруг нежной, как стебелек, шеи.

Иоэль глядел ей вслед и вдруг произнес:

— Моя жена.

И не потому, что было между ними какое-то сходство. Сходства не было. Однако непонятным образом (загадка, которую Иоэль не сумел разгадать даже спустя недели и месяцы) эта краткая встреча, словно миг озарения, со всей очевидностью высветила, как много значит в его жизни жена, Иврия. Вопреки всем страданиям. Или благодаря им.

А потом он пришел в себя, встал и направился в гостиницу. Сидел в своем номере и записывал по свежей памяти все, что сообщила ему в храме молодая женщина. И эта свежесть воспоминания осталась с ним. Случалось, ее образ возникал неожиданно, и сердце щемило: как же это он не предложил ей тогда пойти к нему и заняться любовью? Почему не влюбился в нее, не бросил все и не пошел за ней навсегда?..

И вот уже то время миновало. А теперь слишком поздно.

Он все еще откладывал обещанный визит к соседям-американцам, занимавшим вторую половину дома. Хотя, бывало, перекидывался с ними словом поверх живой изгороди, подстригать которую так и не закончил. Иногда с ними обоими, иногда только с братом. Странными казались ему объятия брата и сестры на лужайке, их шумные схватки, когда они, словно дети, пытались вырвать друг у друга мяч, в который с увлечением играли. Порой он представлял груди Анны-Мари (или Роз-Мари?) и то, как она шепнула ему по-английски: «Что, тяжела жизнь?..»

«Завтра тоже будет день», — говорил он себе.

По утрам он валялся, полуголый, в гамаке на лужайке, загорал, читал книги, поглощая — гроздь за гроздью — виноград. Даже «Миссис Дэллоуэй», книгу, забытую им в Хельсинки, приобрел заново. Но дочитать до конца не смог.

Нета стала почти ежедневно ездить на автобусе в город. Ходила в кино, брала книги в городской библиотеке, иногда просто бродила по улицам, разглядывая витрины магазинов. Особенно нравилось ей смотреть в «Синематеке» старые ленты.

Иногда за вечер она успевала посмотреть два фильма. Между сеансами Нета сидела в углу какого-нибудь маленького кафе. Она всегда выбирала дешевые и шумные заведения. Пила яблочный сидр или виноградный сок. Если кто-либо незнакомый пытался завести с ней разговор, она, пожав плечами, отвечала с язвительной насмешливостью, мгновенно пресекавшей попытки нарушить ее одиночество.

В августе Лиза и Авигайль начали безвозмездно работать в заведении для глухонемых на окраине Рамат-Лотана. От их дома туда можно было дойти пешком. Они работали каждое утро по три часа пять дней в неделю. Иногда вечерами, сидя за столом на лужайке, общались друг с другом на языке жестов, которым пользуются глухонемые, — развлечения ради и для практики. Иоэль с любопытством следил за ними. Очень скоро он уже знал основные символы. И случалось, рано утром перед зеркалом в ванной говорил себе что-нибудь на этом языке.

По пятницам приходила нанятая Иоэлем домработница, улыбчивая, молчаливая и довольно миловидная женщина, жившая до переезда в Израиль в Грузии. Вместе с ней его мать и теща готовились к Субботе — еженедельному еврейскому празднику. Вдвоем Лиза и Авигайль отправлялись на машине делать закупки на всю предстоящую неделю. Авигайль вела машину, а Лиза предупреждала ее о появлении каждого встречного автомобиля. Еду они готовили на несколько дней сразу и хранили ее в морозилке. Иоэль купил им микроволновую печь и порой сам баловался этой игрушкой. По профессиональной привычке он четырежды прочел инструкцию, прежде чем вспомнил, что нет никакой необходимости уничтожать ее, предварительно выучив наизусть. Трое женщин совместными усилиями поддерживали порядок и чистоту. Дом сверкал и блестел. Иногда мать и теща уезжали вдвоем на субботу в Метулу. Или в Иерусалим. Иоэль и его дочь готовили друг для друга. И оставшись вдвоем в субботний вечер, играли в шашки или смотрели телевизор. Нета научилась заваривать для Иоэля перед сном чай из трав.

Дважды, в середине июля и начале августа, приезжал в гости Патрон. Он заявился после полудня, нежданно-негаданно и долго пребывал в затруднении, решая закрыл ли как следует свой «рено», обходил машину два-три раза дергая ручки, прежде чем подойти к двери и позвонить.