— Послушай, что ты все время вскакиваешь? Мы еще пьем кофе, а ты начинаешь убирать со стола, мыть посуду, зачем? Чтобы мы поскорее закончили и исчезли? Это что, демонстрация протеста против закабаления мужчин? Чтобы все почувствовали себя виноватыми?

— Уже без четверти восемь, — ответил Иоэль, — и еще десять минут назад ты должна была отправиться в школу. Сегодня ты опять опоздаешь.

— А если ты уберешь со стола и вымоешь посуду, то не опоздаю?

— Ладно. Давай двинемся. Я тебя подброшу.

— У меня боли, — произнесла Лиза тихонько, на этот раз жалея сама себя, и повторила эти слова дважды, словно знала заранее, что никто к ним не прислушается. — Такие боли в животе, так колет в боку, что я всю ночь не спала, а утром насмешки строят.

— Хорошо, — сказал Иоэль. — Хорошо-хорошо. Только по одному, пожалуйста. Еще немного, и я займусь тобой.

И отвез Нету в школу. Дорогой они не обмолвились ни единым словом о встрече на кухне около двух часов ночи: козий сыр, острые черные маслины, душистый чай с мятой — и деликатное молчание, никем из них ни разу не нарушенное. Все это продолжалось около получаса, пока Иоэль не вернулся к себе в комнату…

На обратном пути он заехал в торговый центр и по просьбе тещи купил для нее лимонный шампунь и литературный журнал. Вернувшись домой, по телефону записал мать на прием к гинекологу. А затем, захватив простыню, книгу, газету, очки, транзистор, крем для загара, две отвертки и стакан сидра со льдом, вышел в палисадник поваляться в гамаке. По профессиональной привычке заметил он уголком глаза, что азиатская красавица, домработница из соседнего дома, уже не несет покупки в тяжелых сумках, а катит решетчатую тележку на колесиках. «И как не додумались до этого раньше? — подумал он. — Почему мы всегда спохватываемся так поздно?» И ответил себе словами, которые обычно повторяла его мать: «Лучше поздно, чем никогда». Лежа в гамаке, размышлял он над этим афоризмом и не нашел в нем никакой логической ошибки. Однако чувство покоя улетучилось. Оставив все, он поднялся и пошел к матери, в ее комнату. Залитая утренним светом, радующая глаз чистотой и порядком, комната была пуста. Мать свою он нашел на кухне. Лиза и Авигайль все еще сидели плечо и, оживленно беседуя, чистили овощи для супа. Когда он вошел, бабушки неожиданно замолчали. И вновь показалось, что они похожи, как две сестры, хотя он знал наверняка, что нет между ними никакого сходства. Авигайль повернула к нему лицо славянской крестьянки, круглое, ясное, с высокими, почти татарскими скулами. Ее голубые молодые глаза были полны всеобъемлющей доброты и безусловной готовности к жертве. А вот мать его напоминала, намокшую, нахохленную птицу. В своем старом коричневом платье, с землистым лицом и поджатыми губами, она вся была воплощением горькой обиды.

— Ну, как ты себя чувствуешь?

Молчание.

— Тебе немного лучше? Я записал тебя к доктору Литвину. На четверг, на два часа. — Молчание. — А Нета прибыла к самому звонку. Я проскочил два светофора, чтобы успеть вовремя.

— Ты обидел свою мать, Иоэль, — заговорила Авигайль, — а теперь стараешься загладить вину. Но слишком поздно и слишком мало. Мать твоя — человек чувствительный и не очень здоровый. Похоже, одного несчастья тебе недостаточно. Подумай хорошенько, Иоэль. Пока не поздно. Подумай хорошенько, и, может быть, ты постараешься вести себя иначе.

— Что за вопрос, — сказал Иоэль. — Разумеется.

— Вот. Ты весь в этом. Хладнокровный. Ироничный. Сохраняющий полное самообладание. Именно этим ты ее и прикончил. И так ты похоронишь всех нас, одного за другим.

— Авигайль… — только и произнес Иоэль.

— Ступай-ступай! — теща уже не могла остановиться. — Я ведь вижу, что ты торопишься. Рука твоя уже на ручке двери. Не опаздывай из-за нас. А она тебя любила. Может, ты этого не заметил, или тебя забыли известить, но она любила тебя все эти годы. До самого конца. Простила тебе даже трагедию Неты. Все тебе прощала. Но ты был занят. Ты не виноват. Просто у тебя не было времени. И поэтому ты не обращал внимания ни на нее, ни на ее любовь, пока не стало слишком поздно. Вот и теперь ты спешишь. Ну и ступай себе. Что тебе делать в этом доме престарелых? Иди. К обеду вернешься?

— Может быть, — обронил Иоэль. — Может быть. Не знаю. Посмотрим.

Внезапно его мать нарушила молчание. Голос ее был негромок; чувствовалось, что она старается подобрать нужные слова и обращены эти слова не к нему, а к Авигайль:

— Не начинай снова. Мы уже достаточно наслушались от тебя. Ты все время ищешь, как бы причинить нам боль. За что? Что он такого натворил? Кто сам запер себя в башне из слоновой кости? И не позволял другому входить? Так что оставь Иоэля в покое. После всего, что он сделал для вас. Перестань отравлять всем жизнь. Будто ты одна хорошая. В чем дело? Мы не соблюдаем траур в достаточной мере? А ты соблюдаешь траур? Кто первым делом отправился стричься, делать маникюр и наводить красоту? Еще до того, как успели поставить памятник на могиле? Так что помолчи. Во всей стране не найдется мужчины, который делал бы по дому хотя бы половину того, что делает Иоэль. Он старается вовсю. Заботится. Не спит по ночам, как и некоторые другие не сплят…

— Не спят, — поправила Авигайль. — Говорят «спят», а не «сплят». Я принесу тебе две таблетки валиума. Они помогут тебе. Они помогают успокоиться.

— До свидания, — попрощался Иоэль.

Авигайль остановила его:

— Погоди-ка. Подойди ко мне. Дай я поправлю твой воротничок, если ты отправляешься на рандеву. Да причешись хоть немного, а то ни одна из них не согласится даже глянуть в твою сторону. Вернешься к обеду? К двум часам, к приходу Неты? А может, ты привезешь ее из школы?

— Посмотрим.

— А уж если задержишься у какой-нибудь красавицы, то, по крайней мере, позвони, предупреди. Чтобы не пришлось зря ждать с обедом. Просто не забывай, в каком состоянии твоя мать, и физическом, и душевном. Постарайся не прибавлять ей забот.

— Да оставь ты его наконец в покое, — вступилась Лиза, — пусть возвращается когда захочет.

— Вы только послушайте, что она говорит этому пятидесятилетнему мальчику, — насмешливо заметила Авигайль, и на лице ее при этом были написаны готовность к добру и всепрощению.

— До свидания, — повторил Иоэль.

В то время как он выходил, Авигайль продолжала говорить:

— Очень жаль. Как раз сегодня утром мне нужна была машина: я хотела съездить и отдать в починку твою электрогрелку, Лиза. Она всегда помогает тебе при болях. Ну, не беда, я схожу пешком. А может, прогуляемся вместе? Или я просто позвоню господину Кранцу и попрошу, чтобы он меня подбросил. Золотой парень. Конечно же, он с удовольствием отвезет и привезет меня. Смотри не опоздай. Пока. Ну, что же ты застрял в дверях?

Под вечер Иоэль босиком ходил из комнаты в комнату, держа в одной руке радиоприемник (Ицхак Рабин как раз давал интервью), а в другой включенную электродрель, за которой тянулся длинный шнур, соединяющий ее с розеткой. Иоэль высматривал, куда бы еще вонзить сверло, что еще можно подправить и улучшить. И тут в коридоре зазвонил телефон. Это снова был Патрон:

— Как здоровье? Что новенького? Не нужно ли чего?

Иоэль ответил, что все в порядке, ничего не нужно, спасибо. И добавил:

— Неты дома нет. Вышла. Не сказала, когда вернется».

— Ну зачем нам Нета? — рассмеялся телефонный собеседник. — Что нам, не о чем уже и поговорить?» И сменив тон, словно легко переключив скорость, повел речь о том, чему были посвящены заголовки всех газет, — о новом политическом скандале, грозившем свалить правительство. Воздержался от изложения собственной точки зрения, но виртуозно очертил суть разногласий. По обыкновению, с одинаковой доброжелательностью представил противоречащие друг другу позиции, раскрывая присущую каждой из них истину и глубину. И наконец его отточенная логика свела все, что может произойти, к двум открывающимся возможностям, одна из которых — первая ли, вторая ли — просто неизбежна…