Сэм вынужден был кивнуть.

– Никогда не лги мне, Сэм.

– Нет. Больше не буду, никогда.

После этого они надолго умолкли. Сэм заснул. Он пробежал десять миль, и уже давно стояла ночь, а, как и все в Питманго, он ослаб из-за скверной еды.

– Расскажи мне про нашего папку.

Сэм даже подскочил на стуле. Он забыл, где находится. Он рассказал как мог обо всем, что произошло, – тихо, не спеша, ибо понимал, что даже звук его голоса болезненно действует на Джема. А тот лежал на спине и слушал с закрытыми глазами, потому что ему больно было смотреть на свет, но в уголках его губ играла улыбка.

– Ох, чего бы я только не дал, чтоб там быть и все это видеть. Как наш папка все выложил этому сукину сыну в лицо. Какой великий день для Питманго, а, Сэм?

– Ага, великий!

Он дал Джему еще лекарства, но действовало оно уже не так хорошо. Дыхание снова стало затрудненным, и появился хрип, которого раньше не было. Джемми все пытался прочистить горло, точно хотел что-то из него выбросить, но ничего не получалось – лишь становилось еще больнее. Сэм боялся, что начнется кашель. Ему казалось, что, если он начнется, его уже не остановишь. Но Джемми не кашлял.

– Значит, он все же туда пошел и сделал свое дело. Ты потом скажи ему, как я им горжусь, хорошо?

– Ты сам ему скажешь.

– Не могу я сказать такое отцу. Прямо в глаза.

– Ну ладно, тогда я скажу ему за тебя.

– Сэм?!

– Да, я тут.

– Я хочу, чтоб меня схоронили в ложном гробу.

– Ох, Джем… Джемми!..

– Ты знаешь, что гроб стоит столько же, сколько билет в Америку?

Забрезжила заря. народившийся день заявлял о себе, но это было незаметно в зале из-за дерева, затенявшего окно, и из-за того, что в поселке не осталось ни единого петуха. Все они не одну неделю тому назад попали в котел. Так что заря занималась над Питманго в полной тишине.

– Проскочил я. Говорят, это самое скверное время.

– Конечно, проскочил. Не знаю, Джем… – Сэм вдруг страшно возбудился, – …но только вид у тебя лучше. Я правду говорю. – Он кинулся к двери, чтобы позвать остальных, если они уже проснулись, взглянуть на Джема.

– Лгун. Я же говорил тебе, чтобы ты не смел мне лгать.

– Но это правда.

– У меня снова поднимается жар, дурачок. Сэм? – Он сел в постели. – Ты ведь так не оставишь дело со Спортивным полем, правда?

Сэм кивнул.

– А что ты сделаешь? Расскажи мне, что?

– Не знаю. Никогда я ничего не знаю. Но что-то сделаю.

– Устроишь пожар, да? Подожжешь шахту?

– Не знаю.

– Тогда, значит, взорвешь? Да? Недаром я видел, как ты откладывал в сторонку порох.

– Где это ты видел?

– Ты думаешь, такое можно скрыть от собственного брата, человече?

– А кто еще знает?

– Да разве у тебя есть еще такой брат? Такой хитрюга?

– Эндрью знает?

– Нет, он о таких вещах не думает.

– А Йэн?

– Нет. Если бы он знал, то пришел бы ко мне и продал свои знания.

– Да, это уж верно. Что нам с ним делать?

– А ничего. Все будет в порядке – выровняется, вот увидишь. Он ведь тоже Камерон. – И снова вернулся к делу.

– Так как же насчет Спортивного поля, Сэм? Ну, скажи мне. Я унесу твой секрет в могилу, человече.

Как он может так шутить? Слезы выступили на глазах Сэма. Смертный доктор неправильно сказал, подумал Сэм. Ему, Сэму, не мешало бы меньше плакать.

– Не знаю. Никогда я ничего не знаю. Скажу только, что надо сделать по-умному.

– Но ты сделаешь?

– Ага, сделаю. Сделаю ради тебя, Джем.

– Ну что ж, мне бы это было приятно. О, господи, человече, как бы мне хотелось пойти на это дело с тобой.

Лучше ему не стало. В течение дня лекарство несколько раз ненадолго помогало, а потом Джемми попросил всех членов семьи собраться у него в комнате. Джем выдержал церемониал – приберег жизненные силы, чтобы проститься с ними, и, когда они собрались, сумел сказать то, что хотел. Гиллон зашел к нему ближе к концу дня.

– Я горжусь тобой, папа.

– Ох, Джемми, это мог сделать любой, если дать ему возможность.

– Но этого еще никто не делал. Обещай мне только одно, пап: никогда не подписывай «Желтой бумаги».

– Ох, Джем!

– Пусть Энди тоже не подписывает. И вообще никто из вас.

– Никто. Никогда!

– Ты был мне хорошим отцом. Ты пытался научить меня уму-разуму, а я не научился.

– Ты знал такое, чего мы не знали.

– Не в этом дело. Я с самого начала был другим, не таким, как ты, пап. Я был непоседа. Я не мог заставить себя засесть за книги, пап. Не мог.

– Но ты же не был неучем, Джем. Правда не был.

Трудно им было вести этот разговор, но, когда знаешь, что человек умирает, по-другому и держишься.

– Нет, и ты со мной потеряешь лучшего парикмахера и лучшего сапожника на Тошманго. Кто этим будет заниматься после меня?

– Эмили, – сказал Гиллон и прикусил язык. Это было окончательным признанием: значит, они уже списали Джемми. Несколько долгих минут Гиллон сидел и стыдливо молчал, но наконец решил, что надо все-таки спросить сына, потому что он должен знать: – Это ты швырнул камнем в Брозкока?

– Нет.

– Тогда, значит, Сэм.

– Нет, не Сэм. Я не знаю, кто это сделал.

– Но Сэм что-то замышляет насчет этой шахты «Лорд Файф № 1», да?

– Нет, ничего он не замышляет.

– Я должен знать.

– Не замышляет. Он был у меня и говорил, что не может лишить людей работы.

– Это правда?

– Клянусь богом, пап.

Гиллон постучал себе по голове.

– Как же это мы забыли!..

– О чем?

– О боге. Ты не хотел бы повидать мистера Маккэрри?

– Ох, человече…

– Ты веришь в бога-то?

– Пытаюсь, пап, все время пытаюсь и не могу заставить себя поверить – даже сейчас.

«Тогда все твои клятвы мало чего стоят», – хотел было сказать Гиллон, но сдержался.

– Уезжайте отсюда, пап. И никогда не возвращайтесь. Нет нам тут больше жизни.

– После суда, Джем. После этого мы уедем.

– О-ох, пап, как бы мне хотелось увидеть этот суд и потом уехать.

Тут он закашлялся – это было невыносимо, как и опасался Сэм. Джемми отчаянно боролся за каждый глоток воздуха, а потом замирал, точно у него сейчас что-то лопнет в горле, – замирал, весь напрягшись, хотя сил совсем уже не было. Помочь ему ничем было нельзя, оставалось лишь поддерживать его, вытирать пот со лба, а те, кто находился за дверью, с такою силой впились пальцами кто в спинку стула, а кто в табурет, что кости белели.

Вечером, поспав немного, Джем сказал, что хочет видеть мать.

– Не заставляй папу подписывать «Желтую бумагу». Он помрет за мной следом, если подпишет ее.

– Ты же не умираешь, Джем. Смотри, сколько времени ты держишься.

– Я не об этом тебя просил.

– Ну, ладно.

– Какое же это обещание.

– Хорошо, я не буду его просить. Обещаю.

– Вот теперь я доволен.

Она была хорошая сиделка. Она знала, как обращаться с ним, чтобы сделать то, что надо. Другие, за исключением порою Сары, действовали слишком робко и потому причиняли ему боль. Мэгги сдернула с сына намокшую от пота рубашку и тоже причинила ему боль, зато дело было сделано.

– Знаешь, чего ты никогда не делала?

– Я многого не делала.

– Одного ты никогда не делала. – Он откинулся на подушки – лежал и смотрел на нее. Он не спешил. – Подумай сама.

Мэгги наконец отрицательно покачала головой.

– Ты за всю жизнь ни разу меня не поцеловала.

Словно иголочки пробежали по ее спине и затылку.

– Ох, Джем, – наконец произнесла она.

– Нет, маманя, ни разу – за всю мою жизнь. Думаешь, я бы не запомнил?

Она быстро обернулась, проверяя, нет ли кого-нибудь в зале и не стоит ли кто-нибудь в двери, и с облегчением удостоверилась, что они одни. Слишком это было страшное признание. Ей не хотелось, чтобы кто-то еще его слышал. Она потянулась было к Джемми, но он отрицательно покачал головой.