Подумать только: такой безобидный незначительный факт – бумага перейдет из одних рук в другие, – и произойдет важнейшее событие в истории Питманго с тех пор, как было уничтожено крепостное право.

– В жизни не поверю, чтобы простой рабочий мог вытащить графа в уголовный суд. – Это был Эндрью, здравомыслящий Эндрью, человечек осторожный и сейчас, к стыду своему, даже покрасневший от смущения. – А если и вытащит, то все равно не выиграет.

Гиллон не мог не восхититься упорством сына. Сомнение его было вполне законно, но люди возмутились. Он охлаждал их бунтарский дух.

– Если же у него и хватит смелости подать в суд, то пэра должны судить присяжные из пэров, а они ни за что не выступят в защиту простого человека.

Все восприняли его слова, как вероломство, но Гиллон понял это иначе: отказываясь шагать в ногу, Эндрью лишь защищал интересы семьи. Просто удивительно, насколько человек все лучше видит, когда полежит в постели.

– Это так, если речь идет об уголовном преступлении и уголовном кодексе, – сказал Селкёрк. – Здесь же дело гражданское и разбираться должно по гражданскому кодексу, а в Шотландии еще существует гражданский кодекс – этого мерзавцы не сумели у нас отнять. В Шотландии правит гражданский кодекс.

Все зааплодировали, сами не зная чему.

– Обычный человек не может подать в суд на корпорацию, потому что сам он – не корпорация, это вам понятно?

Все заявили, что ничего подобного, – может.

– Но он может подать в суд на человека – человека, который возглавляет корпорацию. А лорд Файф – он же человек. Кто-нибудь из вас знал это? – Нет, никто не знал. – Дело в том, что когда он утром встает, то садится на горшок, как все мы, а когда поднимается с горшка, то вонь стоит такая же, как у нас. Можно такому поверить?

– Вонь-то у него куда хуже, – выкрикнул кто-то. – Он ведь лучше нашего ест и французское вино пьет.

– Так что же нам делать? – опросил Уолтер Боун.

– А вот что: мы – извините за выражение, мистер Боун, – заставим его протрясти свою задницу в Высший суд по гражданским делам, как самого обычного нарушителя закона, каков он и есть.

В Высший суд по гражданским делам…

Им приятно было это слышать и приятно было думать, что их лорд будет сидеть на той же скамье подсудимых, что и завзятые пьяницы, те, кто бьет жен и крадет овец.

– И явится он туда, как ответчик по иску, поданному простыми людьми, и повестку ему вручит посыльный Королевского суда.

Люди охнули, потому что это заводило их дальше, чем они намеревались пойти.

– А от вызова в суд не может уклониться никто, иначе будет он беглец от правосудия – как по английским законам, так и по шотландским.

Это было встречено криками «ура».

– Но произойти все это может лишь в том случае, если кто-то пойдет и заявит, а теперь у нас такой человек есть.

Гиллон пытался обнаружить в комнате Мэгги, увидеть ее глаза, ее лицо.

– Здесь – один человек, а там, внизу, – и Селкёрк указал в направлении Брамби-Холла, – другой человек. И мы добьемся, чтобы их рассудили по справедливости.

Тут уж никаких аплодисментов он не допустил бы – слишком серьезный был момент. «Он решил меня использовать, – подумал Гиллон, – схватил меня за руку и тащит за собой, но я не против».

– Такое произойдет в Питманго впервые. Впервые за все пятьсот лет беспробудной тьмы.

Мистер Селкёрк был прав. Криков восторга не последовало: ошеломленные, все молчали. Библиотекарь пророческим жестом поднял руку.

Мистер Селкёрк ткнул пальцем в Гиллон а.

– Готов ты поехать со мной в Эдинбург и подать бумагу? Мистер Селкёрк хорошо построил мизансцену. Теперь отступать было некуда.

– Угу, поеду, – сказал Гиллон. – Вылезу из постели и поеду.

Его бы вынесли на улицу в постели, если бы это понадобилось.

– Не-е-т!.. – услышал Гиллон ее крик. – Не-е-ет, я не пущу его. Не позволю, чтобы он нанес нам такой удар.

Вокруг шумел ликующий народ, и никто не обратил внимания на эти возгласы, но дети услышали ее. Сэм подошел сзади к матери и зажал ей рукой рот, потом огреб ее в охапку и вынес из комнаты. В зале он посадил ее на стул.

– Мой отец сделает то, что обязан сделать, и никто не остановит его, – сказал Сэм и отдернул руку. Она со всего размаху ударила сына по лицу, что не удивило его, потом подошла к ларю и достала фланелевое полотенце, чтобы остановить ему кровь, хлеставшую из укушенной ею руки.

Но разговоры все-таки шли – и в «Колледже», и на шахте во время перерыва, и на улицах, и в проулках, потому что никто не мог удержать при себе такой секрет. Оставалось лишь неясным, дошли ли уже эти разговоры до Брамби-Холла. Когда Гиллон и мистер Селкёрк вечером отправились в Эдинбург, решив всю ночь идти и к утру прибыть на место, – когда они после чая зашагали вниз по Тропе углекопов, на подоконниках всех домов горели лампы и двери были распахнуты, чтобы осветить им путь, а на тропе стояли люди, вышедшие их проводить, – стояли молча, лишь кивнут головой да рукой махнут, как принято у людей низшего сословия; потом двери захлопывались, и улица погружалась в темноту. Это было трогательно до слез.

– Теперь-то они меня поддерживают, – сказал Гиллон. – Думаете, они и дальше будут поддерживать?

– Дальше их поддержка уже не будет иметь значения. Дальше все перейдет в руки закона, – оказал Селкёрк.

Они вышли на Нижнюю дорогу, что вела в Кауденбит, – тут домов уже не было, и они просто шагали и шагали. Весна была сырая, снежная, и воды в реке было много – она с таким грохотом мчалась вниз, что разговаривать было невозможно, и это вполне устраивало Гил лона. Ему хотелось подумать о предстоящем дне – о поверенных и стряпчих, о тяжбах л судьях. Суд, королевский прокурор, судья и ЗАКОН.

Закон, попирать который вечно не может никто – даже лорд Файф. Гиллон почувствовал, как у него по спине, ниже пояса, забегали от волнения мурашки, – там, где, он считал, у него находится душа.

– О, господи, до чего же я пить хочу! – воскликнул вдруг Селкёрк. – Можно это нить?

– Да что вы, даже шахтные крысы и те не станут ее пить, – сказал Гиллон. – А если выпьют, тут же сворачиваются клубком и подыхают.

Это был еще один факт – правда, не такой уж существенный. На протяжении пятидесяти лет люди подавали компании петицию за петицией, прося, чтобы им на шахты привозили свежую воду – хотя бы ставили бочонок утром в клеть и спускали вниз. Но компания ни разу не соизволила это сделать. И Гиллон вернулся к своим прежним думам.

Если он проиграет, то, как он выяснил, с него взыщут неустойку и судебные издержки – одно из средств устрашения, существовавшее для того, чтобы человек дважды подумал, прежде чем настаивать на своих правах. А кроме того, ответчик может подать в суд на истца – так будет именоваться Гиллон – за ложное обвинение. Но народ, по предложению Уолтера Боуна, решил создать комитет – Фонд защиты Камерона – для оплаты всех расходов и судебных издержек, если он проиграет, а сейчас каждый член вносил по пенни а неделю на помощь Камероновой семье, чтобы они могли существовать, пока не – найдут более приемлемого выхода из положения. Возникновение Фонда защиты придало уверенности Гиллону, и он был благодарен за это. Но мистер Селкёрк увидел тут и другое. Это уже было подобием некой организации, ядром для ее создания. Наконец-то углекопы хоть по одному вопросу выступали вместе.