– Ох!

– Потому-то я и вышла за тебя.

– Если ты вышла замуж за парня в юбчонке, чтобы стать такой, как они, то ты просчиталась.

Губы Мэгги лишь тронула усмешка.

На деньги, вырученные от продажи лососей, Мэгги купила ему костюм из шотландского твида цвета болотной воды – в таких, только красновато-рыже-ржавых, художники приезжали в Стратнейрн; к костюму она купила белую полотняную рубашку с большим отложным воротником и широкий галстук цвета вереска – плетенный из мягкой толстой шерсти.

– Что – хорошая лодка? – спросил Гиллон.

Новый владелец поднял голову и, прервав свое занятие, уставился на них. Он не узнал Гиллона в этой шляпе и новом костюме.

– Для человека, который помирает с голоду, еще как хороша-то.

Гиллон с Мэгги пошли дальше.

Над серыми каменными домиками, стоявшими на Ловатт-стрит, ему видны были верхние этажи дома Бела Геддеса и ее окно, ее комната – Гиллона пугало, что скоро они там окажутся с Мэгги вдвоем. Он не был готов к этому.

– Вот что я тебе скажу. Раз я ихнего поля ягода, пойдем-ка в «Приют Фиддиха» и пообедаем, как баре.

Он удивился, когда она согласилась. Он думал, что она станет возражать из-за денег.

– Закажем шампанского, – сказал он. И она кивнула. – Я щелкну пальцами и крикну: «Шампанского!» – Мэгги опять кивнула.

Мысль о предстоящем пире взбудоражила его. Раз в жизни человек должен себе такое позволить. С того самого времени, как его родителей выгнали с их фермы в Кромарти, он мечтал, что когда-нибудь сядет на такой застекленной террасе и миловидная шотландская девушка – желательно знакомая – танцующей походкой принесет ему чай.

– Ты, конечно, знаешь, как заказывают шампанское? – Она произнесла это очень спокойно.

– Надо крикнуть – и все: я слышал, как они это делают.

– А рыбу? Тоже надо просто крикнуть: «Рыбу!» и больше ничего?

– Нет, по-моему, не так.

– Ведь нас спросят, какую рыбу мы хотим и в каком виде.

Он почувствовал, что почва начинает уходить у него из-под ног.

– И шампанское тоже, когда заказывают, говорят, какую бутылку. И еще, кажется, какого года. И какого цвета.

– Ясно.

Теперь почва окончательно ушла у него из-под ног. Это была лишь детская мечта. Да как могло ему прийти в голову подвергать ее такому унижению – просто стыд!

– А меню ты сумеешь по-французски прочесть?

– Нет, конечно, но, господи, это же Шотландия.

– А все меню пишутся по-французски.

Самое обидное, что никогда ему не сидеть на одной из этих застекленных террас и не пить там чай, принесенный девушкой, – он это понял, как понял и многое другое в то утро. Все это не для него.

– Пошли назад, – сказал Гиллон, и она сказала «да» тем же тоном, каким ранее соглашалась идти с ним в Шиковый город. Они пересекли участок, где когда-то стоял большой особняк, и вошли в квартал старых облупившихся домов, где лужайки были нестриженые, а живые изгороди вымахали выше человеческого роста. Это было грустное место, и в тени здесь даже веяло холодом. Так задворками они прошли вдоль Ловатт-стрит и очутились у калитки за домом Бела Геддеса.

– Почему ты заворачиваешь сюда? – спросил он ее.

– Потому что мы здесь живем.

– Я здесь не живу.

– Раз я живу, значит, и ты живешь.

– А что мы будем делать?

– То, что делают все люди, как обвенчаются.

Он продолжал топтаться у калитки.

– При нем – когда он в доме?

– Да.

Она пошла по дорожке к заднему входу в дом, но он не последовал за ней.

– Нет, я не хочу, – сказал Гиллон. – И тебе я тоже не велю туда идти.

Мэгги так посмотрела на него, что он вынужден был опустить глаза на гравий дорожки.

– А теперь, будь любезен, выслушай меня. Я – миссис Гиллон Камерон, а ты – мистер Гиллон Камерон, мы с тобой муж и жена по законам Шотландии и перед лицом господа бога, и мы имеем право жить в одной комнате и спать в одной постели, и я намерена осуществить и то и другое. – Она взяла его за руку. – Так что пошли со мной, мы теперь здесь живем. – Он отнял у нее руку, но покорно пошел следом. У крыльца он услышал, как что-то звякнуло, и, посмотрев себе под ноги, увидел, что оловянное колечко подпрыгнуло на белом гравии дорожки и покатилось в траву, росшую по краям. «Кольцо так и пролежит здесь до самой моей смерти», – подумал Гиллон, и ему самому стало чудно от этой мысли.

Родней Бел Геддес сидел за своей конторкой и что-то писал в большой книге.

– Поздравляю, – сказал он. И привстал, чего прежде никогда не делал. – Вас тоже поздравляю, Камерон.

Гиллон понятия не имел, что он знает его фамилию. А Бел Геддес протянул Гиллону руку и пожал ее тем особым рукопожатием, каким обмениваются мужчины, когда нечто необычное происходит с одним из них.

– Вы-то откуда узнали? – спросила Мэгги.

– Откуда я узнал? Это же Стратнейрн, мисс Драм, то есть миссис Камерон. Всего одна улица, миссис Камерон, возможно, вы это заметили. Все, что случается в одном ее конце, сразу становится известным в другом, а что случается в другом, сразу становится известным в этом – словом, ничто не проходит незамеченным. «Слыхали про вашу мисс Драм? – сказали мне. – Вышла замуж за парня в юбочке по имени Камерон».

– Ключ, мистер Бел Геддес, – сказала Мэгги.

– Ах да, конечно, ключ.

И он положил ей на ладонь большой, тускло поблескивавший медный ключ, и Гиллон в этот момент окончательно понял, что каковы бы ни были пути, предначертанные ему судьбой, тот, на который он вступал сейчас, самый важный. И он подумал о море, о безбрежных водных просторах, о своей жизни в лодке среди ветра и волн, под дождем и под солнцем, а тут был ключ, и вверх уходила лестница, терявшаяся в темноте, и подле него стояла Мэгги, держа в руке ключ, и он понимал, что выбора у него нет.

Как бы он хотел, чтобы из окна комнаты не видно было моря, но весь проем заполняла его синева, а также синева неба, до того сверкавшего на солнце, – явление в Стратнейрне крайне редкое, – что когда он отвернулся от этой слепящей яркости, то увидел лишь силуэт Мэгги, сидевшей в изножье кровати.

– По-моему, негоже нам тут оставаться, – сказал Гиллон. – Наверное, все уже знают. Все, кто сейчас в столовой, уже знают.

– Значит, что же, в день свадьбы я должна быть одна – ты считаешь это правильным?

Он опустился на единственный в комнате стул, поставив его как можно дальше от постели, и принялся с таким сосредоточенным видом крутить в руках шляпу, точно это было самое важное на свете занятие. Он сам понимал, что выглядит глупо. Когда через некоторое время он взглянул на Мэгги, она как раз перешагивала через сброшенное на пол зеленое платье, и он снова быстро отвернулся к окну и к синеве за ним. Жаль, что на улице еще не стемнело, – так было бы естественнее. А то в комнате уж слишком светло.

– Ну, вот, – сказала Мэгги, – теперь, если хочешь, можешь смотреть. Должен же ты увидеть, что тебе досталось.

– Ох, Мэгги!

Но он не смотрел на нее. Слово «досталось» звенело в мозгу. Все было странно: она – эта женщина из плоти и крови – спокойно сидит тут на краю кровати, а он словно бы где-то далеко и совсем не в одной комнате с ней. Он встал, но ему казалось, что он все еще сидит на стуле и смотрит в окно. Ему хотелось уйти и остаться, чтобы эта комната стала и его комнатой, не только комнатой Мэгги, а мозг все время сверлила мысль, что он совершает безумный шаг, последствия которого трудно предугадать.

– Ну, хорошо, – сказал он, – что же я должен делать? – Он собрал все свое мужество, чтобы произнести эти слова, но сейчас был рад, что произнес их.

– Любить меня.

Он почувствовал слабость в коленях. Вот так однажды он вылез из воды после того, как чуть не утонул, – ноги были слабые и неповоротливо тяжелые.

– А как это?

– Ну, этому, Гиллон, я тебя научить не могу, – сказала Мэгги. – Это вещь естественная – все ею занимаются.

Он не мог заставить себя оторвать глаза от шляпы.