– Брозкок! – позвал Гиллон.

– Не стану я этого делать.

Тогда Гиллон схватил молодого человека за руку.

– Пойдите туда, по штреку, и кликните Сэма Камерона. Кликните погромче!

– Не слушайте его, вот еще вздумал командовать…

Но молодой человек протиснулся мимо управляющего и высоким, звонким голосом закричал в штреке. Гиллон услышал топот ног. Прибежал Роб-Рой и уставился на распростертого отца.

– О, господи, что они с тобой сделали? – Он повернулся к мистеру Брозкоку. – Что вы сделали с моим отцом?

– Пожалуйста, Роб, скорее…

Роб опустился возле отца на колени и ощупал стальное острие кирки. Потом взялся за нее обеими руками – одной за сталь, другой – за дерево, но кирка не поддавалась. У Роб-Роя было такое чувство, что если он дернет, то вырвет у отца всю грудную клетку, и он опустил руки.

– Вот сейчас я не оправдаю твоих надежд, – сказал он. В этот момент Сэм влетел в забой.

– Убирайтесь все к черту отсюда! – рявкнул он, расталкивая господ. – Почему он здесь так лежит? – крикнул он прямо в лицо мистеру Брозкоку.

– Скорее, Сэм! – сказал Гиллон.

– Ага, пап.

Он уперся коленом в грудь отца и в тот же миг – прежде чем Гиллон успел что-либо осознать – со страшным криком, почти заглушившим громкий, полный боли крик отца, выдернул из его тела кирку.

Кто-то, когда Гиллона несли из шахты, бросил по стародавнему обычаю пригоршню свежей угольной пыли на рану, чтобы остановить кровь. Гиллон никогда бы этого не позволил, но Гиллон этого не знал.

– У тебя целы ноги и у тебя цела рука, а по правилам ты должен был бы лишиться и того и другого, – говорил ему доктор в Кауденбите. Гиллона выпускали из больницы. – Так что будь благодарен за это.

– Я и благодарю вас.

– Благодари бога, а не меня.

– Я не верю в бога.

– Значит, ты дурак. Счастливый, но дурак.

– Во всяком случае, счастливее него. – И Гиллон указал из окна на фургон, где его дожидался зять.

– А я знаю его? – спросил доктор.

Гиллон удивился.

– Боуна-то? Это ж Сэнди Боун. – Доктор отрицательно покачал головой. – Когда он был совсем мальчишкой, на него обвалился свод, и он потерял обе ноги.

Доктор снова отрицательно покачал головой. Он ничего не помнил.

– Через нас ведь столько проходит народу, – сказал он.

Пора было ехать. Гиллон не знал, должен ли пациент, пациент-углекоп, прощаться с доктором за руку или нет. На всякий случай он протянул руку, но доктор не заметил ее.

– Вот что я тебе скажу. Рука-то у тебя осталась, но уголь ты уже никогда рубить не будешь.

– А двигать ею я смогу?

Доктор кивнул, но сказал, что в руке не будет силы.

– Тогда я буду рубить уголь.

– Если будешь, принесешь мне мешок, – сказал доктор без всякой убежденности в голосе.

Путь домой оказался очень мучительным: фургон подпрыгивал на колдобинах и каждый толчок болью отдавался в плече, где с таким трудом удалось срастить мышцы и кость. День стоял чудесный, теплый и почти безветренный, и Гиллон благодарил за это судьбу. Бму хотелось вернуться домой через Горную пустошь. Он не помнил, как его везли в Кауденбит, помнил только, как кирка проломила стену – боль и потом темнота. А сейчас он снова видел солнце, маленькие фермы и впереди – просторы пустоши.

– Ну, как вы? – осведомился Сэнди. – Выглядите вы хорошо.

– Я как птица со сломанным крылом. Выгляжу-то я хорошо, а летать не магу.

– Ничего, полетите. Вы из этого выберетесь. Мистер Селкёрк слыхал, это вы получите хороший кус.

– Да что он, черт возьми, может об этом знать?

– Не знаю. Он слышал, как молодой джентльмен просил, чтоб о вас позаботились.

«Кусом» называли пособие, которое компания считала нужным дать человеку, получившему увечье, или его семье, если он погиб в шахте. В Питманго не существовало, как в других местах, шкалы оплаты за увечья: столько-то, например, за потерянную ногу или раздробленную руку. Никто заранее не знал, сколько он получит, и никому не было известно, кто устанавливает сумму. Как пожелает хозяин, так и будет: это была своеобразная лотерея, ибо размер суммы зависел от того, кто, по мнению компании, виноват в происшедшем – углекоп, или компания, или просто господня воля.

К примеру, когда Йэн Бенн, работавший в забое, полном ядовитых «газов, неожиданно распрямился и ему взрывом оторвало голову, семье дали совсем маленький „кус“. Те, кто устанавливал размер компенсации, решили, что мистер Бенн должен был сначала снять шапку, открыть горевший на ней фонарик и, насадив его на кирку, медленно поднести к своду; тогда газ, собравшийся наверху, сгорел бы, – ведь мистер Бенн сорок лет проработал в шахте и должен бы это знать.

– А сколько ты получил? – спросил Гиллон у Сэнди. Он увидел внизу, в порту Сент-Эндрюса, суда. Хорошее предзнаменование: значит, на уголь есть спрос, и ему могут дать приличный «кус».

– Двадцать пять фунтов, – сказал Сэнди. – По двенадцать с половиной фунтов за ногу.

– Шейлок заплатил бы больше.

Сэнди не понял.

– Я бы заплатил куда больше, лишь бы они у меня обе были, – сказал он.

Гиллон в который раз удивился умению Сэнди говорить о своем несчастье как бы со стороны и даже вышучивать его.

– Больно они расщедрились, – заметил Гиллон.

– Да уж. Понимаете, они сказали, что на то была, видно, господня воля. Если бы я вовремя ушел из шахты, а не задержался бы на сверхурочную, свод упал бы не на меня, поэтому компания тут никак не виновата. Просто господь бог сыграл со мной злую шутку. – Нельзя было не восхититься казуистической гибкостью такого умозаключения.

В эту минуту перед ними возник Питманго. Поселок всякий раз поражал Гиллона – настолько черной и глубокой была долина, где он приютился, черными были дома, черными были улицы, черным стало теперь и Спортивное поле.

– Ну, а в случае со мной это, видно, светлейшая воля, – заметил Гиллон. Но молодой Боун не отличался сообразительностью и не понял намека. А дело в том, что юноша, вонзивший кирку в плечо Гиллону, был сэр Комптон Елфинстоун, его светлость лорд Какой-то-Там, пайщик и уже директор компании, хоть он еще и не успел окончить колледж.

Никакого «куса» ему не выдали, хотя обычно пособия давали в первый выплатной день после возвращения углекопа из больницы.

– Делать нечего – надо ждать, – сказал Эндрью. – Силой у них ничего не получишь.

– Можно было бы все же сходить и опросить, – сказал Джем. – А что, если там напутали?

– Тебе, во всяком случае, ходить туда нечего, – сказал Эндрью.

– Надо же, чтоб они знали, что мы ждем приличный кус, – заметил Йэн.

– Ничего ты этим не ускоришь, – сказал Эндрью. – Теперь все у них в руках.

– Это же несправедливо, – сказала Сара.

– А кто ждет от них справедливости? – заметила Эмили.

– Справедливо или несправедливо, так уж оно есть, – сказал Йэн.

– Может, мне сходить туда и поговорить с мистером Брозкоком, – сказала Мэгги. – Человек не может работать. Должны они дать ему пособие.

И все же решено было подождать. Как-никак – с этим соглашались все – происшествие было весьма необычное. Люди говорили – никто так и не узнал, откуда у них такие сведения, – что сэр Комптон собственной персоной или кто-то из его семьи готовы были выплатить Гиллону приличную компенсацию, но, видно, не знали, как это делается в Питманго. Да, 'конечно, в этом-то и загвоздка, решили все.

Кровать Гиллона вынесли из залы на кухню, чтобы он был на людях, и он немало узнал за это время о том, какие бывают 'капиталовложения – от Эндрью, кое-что от Мэгги, а кое-что от мистера Селкёрка. Но некоторых вещей Гиллон никак не мог взять в толк – к примеру, почему сынок Елфинстоунов, если родители его вложили в предприятие тысячу фунтов, а за прошлый год был объявлен дивиденд в сорок процентов, должен получить четыреста фунтов ни за что.

– То есть как – ни за что?! Он же всадил кирасу тебе в ключицу, разве нет? – заметил Сэм. – А это уже кое-что. Такое, дружище, не часто случается.