– Моя жена всегда говорит; «Голод чему хочешь научит».

– А поскольку мистер Кэлдер никогда в жизни даже дня не голодал, то он понятия не имеет, о чем болтает.

Они подъезжали к мосту через Фёрт-оф-Форт, и огромные пилоны, шагавшие через залив, заворожили их. В ту сторону они ведь ехали в темноте. А Гиллон в жизни еще не видел ничего более удивительного.

– Подумай, сколько человек, наверно, погибло, когда строили этот мост, – сказал Селкёрк.

– Да, но, может, оно того стоило?

– Ничто не может оправдать гибель рабочего человека.

– Я знаю. – Гиллон грустно улыбнулся. – Мне кажется, я скоро свою жизнь отдам за что-то гораздо меньшее.

Даже Селкёрк не удержался от улыбки.

– Но подумай при этом, какую дощечку мы приколотим к стене дома номер один по Тошманговской террасе, – сказал он.

В заливе было неспокойно, и Гиллон видел, как маленькое рыболовное суденышко с трудом прокладывает себе путь, спеша найти укрытие в гавани Инчгарви. Дул резкий ветер, и течение было сильное. Моряку грозила беда. И Гиллону казалось странным, что он сидит тут, высоко над морем, опершись головой на руку, и от нечего делать наблюдает за тем, как далеко внизу какой-то человек борется за жизнь. И Гиллону пришло в голову, что вот так же другие будут наблюдать за ним в Эдинбурге. Они будут сидеть как бы в поезде, а он, совсем один, будет бороться с волнами.

Ладно, подумал Гиллон, раз так суждено, пусть так и будет.

Суденышко опрокинуло волной. Рыбак не сумел вовремя развернуть его и теперь барахтался в воде, держась за канат, привязанный к планширу.

– Они там, видишь ли, многого не понимают, – сказал Селкёрк. – Голод… Человек, у которого набит желудок, никогда не поймет, что такое голод и на что он может подвигнуть.

Не продержится он долго в такой воде – ветер, течение, холод. Глубина эта не для него, не по силам ему оттуда выплыть. И вот погибает теперь один. Дрожь пробежала по телу Гиллона.

В Инчгарви готовился к отплытию вельбот. На берегу стояли люди, женщины помогали мужчинам столкнуть лодку в воду. Он видел, как взлетела белая пена, когда волна ударила в нос лодки, – вот она сошла на воду, скользнула вперед, в воздухе блеснули весла. Славные храбрые люди! «Вот что я понимаю под любовью», – подумал Гиллон. Зачем выводили они свое маленькое суденышко в бурное море; более того, какое они имели право рисковать своей жизнью, но они это делали – весла взмывали вверх и, опустившись, врезались в воду, они шли на помощь человеку, которого, возможно, никто из них никогда в жизни не видел.

– Голод – любопытная штука, – продолжал Селкёрк: – Когда он рядом, у человека нет аппетита на любовь.

А Гиллон молил судьбу, чтобы тонущий увидел вельбот: у него сразу вспыхнет надежда и появится воля держаться в ледяной воде.

– Любовь в повседневной жизни – это роскошь.

– Значит, – сказал Гиллон, – вы считаете, что голод чему хочешь научит, но только не любви.

– Ага. – И Селкёрк усмехнулся.

– Или что любовь слишком хороша для бедняков. Кто был тот человек, который заходил в контору?

– Кто был тот человек?!

В вельботе один из мужчин встал на нос, в руке у него была бечевка. Хороший знак. Тем временем лодчонку рыбака прибило к большой черной скале, выступавшей из воды неподалеку от острова, и прибой со страшной силой бил и лодку, и рыбака.

– Это же был Кейр Харди, дружище.

– Кейр Харди? Этот человек был Кейр Харди? Почему же никто мне этого не сказал?!

Гиллон снова повернулся к окну. Они уже пересекли мост. И вельбот исчез из виду, исчезла скала, исчез остров.

– Теперь я так этого и не узнаю.

– Чего?

Ничего, – сказал Гиллон. – Ровным счетом ничего.

Он и сам не мог бы объяснить почему, но у него полегчало на душе. Жизнь, если посмотреть со стороны, очень похожа на эту сцену, которую он только что наблюдал: сидишь в утлой лодчонке посреди бурного моря, и если в конце концов пробьешься в тихую заводь, кто об этом узнает и кого это взволнует, а если не пробьешься, то какое это будет иметь значение? Главное – проделать путь, и, если ты его проделал как мог лучше, никто с тебя большего не спросит. Словом, у Гиллона полегчало на душе, несмотря на сознание, что его собрат, возможно, погиб в борьбе за хлеб насущный у него на глазах.

И все же он то и дело возвращался мыслью к этому человеку – выжил ли он, потому что Гиллон видел в этом своего рода знамение. Он не сомневался, что если рыбак прошел через все испытания, то и он пройдет, а если рыбак погиб, то погибнет и он.

– Знаете что? – сказал Гиллон, удивившись собственному открытию. – Настоящий-то романтик – это вы. Я, к примеру, просто хочу жить в мире, который будет немного лучше, а вы хотите, чтобы рабочие жили в раю. Неудивительно, что в вас столько горечи, потому как очень трудно представить себе рай в Питманго.

Мистер Селкёрк надулся. Он не любил, когда углекопы критиковали его, а сейчас он еще увидел в словах Гиллона известную долю правды.

– Конечная цель – главное, а остальное – чепуха, – сказал он, когда они сошли с поезда в Кауденбите, и Гиллон подумал, что, как это ни трудно себе представить, Селкёрк очень похож на Мэгги. Разными путями оба пришли к одному и тому же выводу.

Они зашли в «Герб углекопа» позавтракать, хотя было уже довольно поздно. Там было темно и тихо. Они заказали булочки с чаем, а подумав, еще и по тонкому ломтику бекона – гулять так гулять: как-никак они побывали в Эдинбурге, повидали столицу и замок, встретились с поверенными и с Кейром Харди; а потом мистер Селкёрк заявил, что для поддержания сил надо пропустить одну-две ньюхейвенские стопочки виски, не то ему не добраться домой. «Хитро он это преподнес», – подумал Гиллон. Обычная стопочка виски составляла четыре унции, а ныохейвенская была в два раза больше, да ik тому же в понимании мистера Селкёрка одна-две порции означало на самом деле две или три, а потому, когда Селкёрк отправил в свою утробу первую порцию, Гиллон расстался с ним и двинулся домой. А мистер Селкёрк снова стал искать рай на дне бутылки. Вечером, когда кончилась смена, Гиллон послал Сэнди Боуна и Сэма с фургоном в Кауденбит, чтобы привезти мистера Селкёрка домой.

На другое утро Гиллоп, прихватив с собой Уолтера Боуна в качестве свидетеля, отправился вниз для разговора с мистером Брозкоком. Гиллон постучал в дверь конторы и, когда ответа не последовало, тихонько обошел строение, стараясь не хрустеть сланцем и углем, – сквозь окно он увидел, что управляющий сидит за столом. Тогда он вернулся к двери и снова постучал и, когда ответа снова не последовало, распахнул дверь и встал на пороге. Брозкок даже не поднял на него глаза.

– Сэр?! Я пришел подать…

Тут управляющий поднял на него глаза.

– Кто тебя просил открывать мою дверь?

– Я же постучал, а когда ответа не было…

– Ты постучал!.. А если бы я постучал в дверь твоего дома… Тебя ведь Камероном звать, да?

– Угу.

– Ну, так ты-то, черт побери, должен бы соображать! Мог бы я, по-твоему, войти вот так к тебе в дом?

– Я думал, сэр…

– Нет, ты сначала ответь!

Гиллон стоял, стараясь не опускать глаз и смотреть в лицо управляющему.

– Не можешь, да?

– …Но это же контора, место общественное…

– Ну, ладно, хватит вонять. – Брозкок повернулся вместе со стулом, так что» Гиллон стоял теперь у него за спиной и говорил, обращаясь к его затылку. – Чего тебе надо?

Гиллон прочел по бумажке, быстро, но отчетливо произнося слова:

– «Понеся серьезное увечье во время исполнения своих обязанностей в шахте „Лорд Файф номер Один“, принадлежащей Питманговокой угледобывающей и железорудной компании…

– Дальше.

– …настоящим официально прошу компанию. выдать мне по справедливости такое пособие, которое возместило бы нанесенное мне увечье, связанные с этим расходы, потерю жалованья за прошлое и за 'будущее время ввиду (вышеуказанного увечья, а именно: удара киркой, нанесенного заявителю в плечо неким Елфинстоуном, посещавшим шахту. В соответствии с утвержденным Короной законом о работе в шахтах…