Зажигалка в руках. Кремень. Огниво. Пламя вспыхивает. Я вспыхиваю. Я зажег. Я зажег!

Только великодушному синьору Челентано было под силу погасить этот огонь. Если бы синьор Челентано вышел в этот момент на площадь, расстегнул штаны и помочился бы на мой факел. Но Челентано не имеет привычки ссать на Кампо Деи Фьори…

28 августа 2007 года

Нет, я не трус, но и к самоубийству не имею склонности. Поэтому когда Антон Афонович предложил встретиться, я начал настаивать на том, чтобы это произошло в людном месте.

– Я не против, – спокойно произнес он. – Где?

От волнения я замешкался, не в силах припомнить ни одного подходящего местечка, в котором ночью во вторник было бы многолюдно.

– Может, на вокзале? – выручает меня Белкин дядя.

– Хорошо, только я сам назову вокзал. М-м-м… пусть будет Ленинградский. В центре зала…

– В четыре часа, – говорит он и отключается.

Оставшиеся два часа до встречи я пытался унять дрожь в ногах и читал письма Славы английской Королеве. Они были написаны более разборчивым почерком, чем его дневник. Они были другие.

Конечно, я приезжаю раньше и начинаю нервно кружить по сонному царству передвижников. Все, кого я вижу вокруг, – спят. На редких сиденьях, на чемоданах, стоя, прислонившись к колоннам. Пассажиров не более двух десятков, ночью поездов почти нет, ближайший и единственный до шести утра – через сорок минут. Похоже, в это время суток многолюдных мест в Москве просто не бывает. Я успокаиваю себя тем, что милиция не должна спать по долгу. Еще выскочив из дома, я твердо решил, что, при малейшей опасности, поднимаю тревогу и любым способом добиваюсь задержания этого… елочного маньяка.

Он появляется незаметно. Кто-то касается сзади моей руки, я оборачиваюсь и сталкиваюсь с ним. Что обычно говорят крутые сыщики из детективов в этот момент? Лично у меня пересыхает в горле.

– Почему вы… сделали это? – только и могу повторить я свой телефонный вопрос.

– Я вам отвечу, – начинает он вкрадчиво, – только сначала вы ответьте мне… – он снова берет меня за рукав, но я резко отдергиваю руку. – Извините… Вам не стоит меня опасаться. Если бы я хотел убить вас, то сделал бы это еще там… около студии Гвидо.

Конечно, я догадался, кто был мой вчерашний душитель, как только понял, что Белкин дядя убил продюсера. Потому и выбрал людное место, потому и ходил здесь, нервно потея и покрываясь «гусиной кожей», будто еще чувствовал его руки на своей шее.

– Не бойтесь, я вам не враг, – повторяет он успокаивающим тоном, – у меня вообще нет врагов… Так ответьте, как вы меня вычислили? Я в принципе догадываюсь…

– Очень просто, – теперь уже я беру его за рукав кожаной курки и слегка приподнимаю, обнажив запястье, помеченное изображением еловой ветки, – я видел вашу татуировку в кабинете у Ройзмана, когда вы постоянно сморкались в платок. Точно такой же фетиш исчез из студии Гвидо сразу после его гибели…

– Я не сморкался, – поправляет он, пристально глядя мне в глаза своим холодным немигающим взглядом, способным парализовать волю, – это был не насморк, у меня шла кровь из носа. Это с детства. Когда сильно волнуюсь, идет кровь. А она у меня очень редкой группы… – он не сводит с меня гипнотизирующего взгляда.

И тут до меня снова доходит. Асфальт, который мыли с порошком! Это было пятно крови, только не Славиной крови…Редкая группа крови…течет в моменты волнения…

Должно быть, на моем лице в ту секунду отразилось смятение, которое я испытал от своей догадки. Потому что он произносит, слишком буднично для такой реплики:

– Вижу, вы все поняли. Да, это я убил обоих. Так вышло, я не питал к ним зла…

– Так вышло?! Вы прикончили двоих людей, только потому, что так вышло, а теперь спокойно говорите об этом?! Ваша племянница сидит в тюрьме! По вашей милости… А вы спокойно говорите об этом?

– Ты же сам хотел поговорить… – Он резко переходит на «ты». – Я мог отказаться. Все равно у тебя нет доказательств, подумаешь, ветка? Я пришел говорить с тобой только из-за Белки. Она очень дорога мне. Я знаю, что тебе – тоже… Поверь, у Гвидо я сработал чисто, не оставил ни одного следа. Я даже не коснулся Гвидо пальцем. Я просто напугал его до остановки сердца… Я всегда знал, как управлять его сердцем. Потому что мы с ним знакомы практически всю нашу жизнь.

– Да ну?! – кипучий гнев, на который у меня все равно нет сил, не отменяет врожденного любопытства.

– Да, – он кивает на открытую дверь кафешки, – присядем, я расскажу.

Мы молча проходим, садимся за стол, он делает знак официанту.

– Кофе, пожалуйста. Тебе?

Я отрицательно мотаю головой.

– Как хочешь. Ты, конечно, не можешь этого знать, но… я ищу сына. Мне нужно усыновить и воспитать наследника. Такова традиция нашего рода.

– Вряд ли у вас это получится.

– Не тебе судить. Я посещаю по нескольку детских домов в неделю. Я обойду их столько, сколько потребуется. Потому что я должен найти себе сына. Когда-то мой отец нашел меня в обычном детском доме. Я никогда не спрашивал его, долго ли он искал, сколько домов объездил. Я только однажды задал ему вопрос: почему я? Он, не задумываясь, ответил, что почувствовал меня. Ходил, смотрел всем детям в глаза и, когда заглянул в мои, почувствовал: я – тот, кто ему нужен. У меня был взгляд охотника.

– Зачем вы все это рассказываете? – Я проявляю нетерпение. Меня интересуют ответы всего на три вопроса. Первое – почему он убил Славу и Гвидо. Второе – как мне задержать его. И третье – как доказать, что убийца он, чтобы освободить Белку.

– Терпение. Если я не расскажу тебе о традиции своей семьи, ты не поймешь главного. А мне очень важно, чтобы ты понял… – он снова щупает меня взглядом, таким осязаемым… Будто кто-то невидимый водит по лицу кистью. – …потому что я верю в тебя. Я знаю, что ты можешь сделать, и знаю, что ты сделаешь… Откуда? Так меня воспитал мой отец. Видеть невидимое, слышать неслышимое. Быть охотником. Быть сторожем. Слушай…

Мне уже исполнилось пять лет, когда он нашел меня в Детдоме N3, в Твери. Он рассказал об этом десять лет спустя, когда я спросил его, почему он все-таки решился нарушить одну из семейных традиций. Эта традиция запрещает усыновлять мальчика, у которого есть родные.

– Я просто очень устал, – отец задумчиво курил ту странную смесь из шишек и еловой коры, секрет которой я постиг еще не скоро, – дело даже не в том, что я устал, а в том, что испугался. Я объехал восемь городов и думал, что никогда не найду тебя. К тому же через месяц мне должно было исполниться сорок три года, а ты знаешь, что по традиции рода мы должны узнать свое потомство в сорок два. До этого возраста семья не должна отвлекать от служения делу. Я, конечно, виноват перед тобой. Я не перестаю извиняться за то, что не взял тебя из Детдома вместе с сестрой. За то, что разлучил вас в детстве. Теперь ты понимаешь, что это было необходимо. Я не имел права забрать вас обоих в свою жизнь. Я мог разделить ее только с тобой! Но, кроме этого, я делал для твоей сестры все, что было в моих силах. Я отправил ее в частный пансионат, оплачивал ее образование, вы виделись по нескольку раз в год… Я постарался дать Алисе детство и все, кроме того, чего дать не мог. Кроме своей родительской любви.

Я всегда слушал отца молча и внимательно. Я всегда понимал его. Наверное, это он тоже прочел в моем взгляде в нашу первую встречу. Я никогда не обижался на него за Алису. У нее все сложилось благополучно. Она выучилась на лингвиста. Объездила пол-мира. Вышла замуж за прекрасного парня, художника, с которым познакомилась во время его персональной выставки. У них родилась очаровательная дочка. Лера. Моя Белочка.