Взгляните, как точно десятилетие «нулевых» соответствует своему имени. Никого! Ни одной настоящей новой звезды! Сплошные фабричные марионетки и сетевые маргиналы…
Всё, милые дети! Геймова! Мне жаль вас! Вы только начали жить, вы только проснулись, зевнули, потянулись, открыли глаза… а музыка уже кончилась!
– Зачем вы… ну зачем вы так?
Чувствую, еще немного, и я доведу ее до слез этой патетикой. Ничего. Пусть получает свою дозу облучения. Хотела интервью – вот тебе интервью! Атмосфера в комнате сгустилась. Ее уже можно резать ножом и тонким слоем намазывать на хлеб. Звонкая трель телефонного звонка все портит. Будто в водную гладь бросили камень. Звонит у папарацци. Он извиняется, отходит в угол и напряженно слушает секунд тридцать, не произнося не слова. Затем коротко бросает в трубку: «Еду!», отключается и, не прощаясь с нами, выбегает из помещения.
– Что это с ним? – спрашивает у меня Белла.
Забавно… в ее глазах я уже – мудрец, знающий ответы на все вопросы. В этот момент мой телефон тоже звонит. Соединяюсь. В трубке – хриплое карканье адвоката Ройзмана:
– Гвидо… Белку закрыли.
– В смысле?
– Нашлись новые улики… Короче… Ее посадили. Она в тюрьме.
ГЛАВА 9
ФОТОГРАФ АГЕЕВ
Беги, Кролик, беги! Ран, Форест, ран! Не тормози, не расслабляйся! Мчи, Лола, шнелле, шнелле! Вперед! Когда нужно подстегнуть дряхлеющий мозг, помощь поп-культуры – бесценна. Яркие образы марафонца Тома Хэнкса, красноволосой спринтерши Франки Потенте, вперемешку с развевающимися по ветру ушами неизвестного саблезубого грызуна, бомбардируют мои сонные клетки. И кажется, что, несмотря на предательские светофоры, несмотря на ограниченный спидометр тачки, я несусь как космический спутник, через руины мегаполиса и сквозь время, пытаясь обогнать его. Беги, Митя, беги!
Белку закрыли! Белка в тюрьме! Голос Анки, сообщившей мне об этом по телефону, был сух и спокоен. Никакой улыбки, без которой мне Анку уже не представить. Если я что-то понял об этой женщине за два дня знакомства, то могу судить, что ее тон говорит о крайней степени волнения. Такого финта судьбы мы не предполагали.
Подробности известны только Ройзману. Договариваемся с Анкой встретиться у него в офисе, в точке силы, где наверняка пересекаются все информационные потоки.
Когда я подъезжаю, Анка в приемной адвоката уже глотает кофе из большой черной кружки.
– Ждала тебя, чтобы не пришлось повторять! – коротко бросает она вместо приветствия. В такие моменты слово «привет» действительно кажется неприличным. Ее губы сжаты, в глазах – колючки, пальцы слегка дрожат. Такой я вижу ее впервые.
Миниатюрная секретарша даже не пытается сдержать наш напор. Благоразумно отходит в сторону, чтобы спасти дверь и позволить нам ворваться в кабинет многорукого Шивы, который разговаривает по трем телефонам одновременно. Поскольку руки у него заняты, Ройзман бровями приказывает нам заткнуться, обуздать гнев, эго, амбиции и прижать задницы – за столом для конференций.
– Уфф-фф! – выключив последнюю из трех трубок, он вместо приветствия, шумно демонстрирует свою озабоченность, – ничего утешительного не скажу! Против нее появилась веская улика… И моя версия о суициде… – он обреченно дирижирует в воздухе рукой, – разваливается версия к чертям!
– Какая улика? Объясните толком! Подробно! По порядку! – мы с Анкой перебиваем друг друга.
– Я думал, вы в курсе. Когда все произошло, следователь отправил на экспертизу… много чего отправил, в том числе и частицы из-под ногтей убитого… А Белку, как основную подозреваемую, обследовали на предмет синяков, кровоподтеков, в общем, следов, которые указывали бы на то, что она участвовала в борьбе… Сегодня днем пришли результаты экспертизы. У Славы под ногтями оказались частицы кожи, с ее ДНК. А у нее в свою очередь были зафиксированы свежие царапины на плече и на шее…
– На шее, это я… – подает голос Анка, – аксессуар такой для нее сочинила…
– Неважно, – вздыхает Ройзман, – все это уже не имеет значения. Главное, что у него под ногтями – частицы ее кожи. Очень веский аргумент в пользу того, что между ними была борьба… А значит, Белка… Короче, она могла убить его.
– Да они все время, с момента своего знакомства только и делали, что – боролись! Противостояние полов, усиленное противоречивостью характеров и патологическим артистизмом двух личностей! – Анка вскакивает и снова падает на стул.
– Не пройдет… Белка уже успела заявить следователю, что царапины носят сексуальный характер… Только обычно, в пылу любовных игр, женщины оставляют отметины мужчинам, а не наоборот. Так что… Не знаю, не знаю… – Ройзман щиплет свою редкую бородку и старательно отводит глаза.
– Слушайте! – Я громко стучу ладонью по столу. – У меня появились факты, которые могут стать доказательствами ее невиновности, – я тороплюсь, говорю сбивчиво, но уверенно – «ран, Форест, ран!», – я обследовал место происшествия и обнаружил, что кусок асфальта, на котором была кровь Славы, вымыли с порошком.
– С каким порошком? – недоумевает Ройзман.
– С порошко-о-ом?! – пучит глаза Анка.
– С обычным порошком… Со стиральным. А главное, – я пристально смотрю на Анку, приглашая ее подтвердить сказанное, – мы… они… в общем, литерные произвели небольшой опыт. Литерные – это те ребята, друзья Белки, которые были в квартире в момент происшествия… Вчера, на одном мероприятии, они показали все происшествие со сцены, как спектакль, как инсценировку…
– Мистерия жизни и метафизика преступления, – бесстрастно поправляет Анка.
– Ну и что? – недоумевает адвокат.
– А то, что в роли убийцы они изобразили Гвидо, продюсера Белки… собственно, вашего нанимателя… А я в это время был рядом с Гвидо и наблюдал его реакцию на постановку. Он волновался. Он выдал себя. Я уверен, он – убийца!
– Молодой человек! – этими двумя словами Ройзман умудряется вылить на меня ведро скепсиса и желчи, – представьте, что я, опытный и уважаемый адвокат, все это повторяю в суде. «Асфальт вымыли с порошком, а фотографу Агееву показалось по реакции продюсера обвиняемой на спектакль, в котором его, продюсера, изобразили в роли убийцы, что этот продюсер и есть убийца!» Каково?! После такой речи я могу попрощаться со своей практикой! А вы – с вашей подругой… лет на десять, если прокурор попадется не злобный.
– Так что делать? Что! Мы! Будем! Делать?! – Анка чеканит слова, как знаменосец шаг на военном параде. В ее голосе нет ни растерянности, ни испуга. Наоборот, она, как инспектор из министерства здравоохранения, требует точный диагноз и конкретные меры лечения. Я присоединяюсь:
– Что ВЫ собираетесь делать? Что ВЫ предлагаете? У ВАС есть план?
– Что-делать-что-делать… – передразнивает нас Ройзман, – если б я точно знал, она бы сейчас не сидела. – Он ломает карандаш пальцами. – Ну, во-первых, попробую вытащить ее из камеры под подписку о невыезде… Ходатайство я уже отправил. Во-вторых… Во-вторых, придется пересматривать всю линию защиты. Если вначале я мог попытаться доказать удавшуюся попытку самоубийства и Белка в эпизоде падения вообще не фигурировала бы, то теперь… Теперь нужно доказывать, что он упал не по ее вине, несмотря на все происходившее тем вечером между ними… Или, в крайнем случае, искать смягчающие обстоятельства для ее поступка.
– Смягчающие обстоятельства?!
– Для какого поступка?!
– К примеру, Слава первым напал на нее, она лишь оборонялась… Могло ведь такое случиться при его-то, мягко выражаясь, неуравновешенности?
– Даже не думайте! – Анка вцепляется в столешницу побелевшими пальцами и обжигает адвоката взглядом торфяной кобры, – спасти одного друга ценой памяти другого?! И не пытайтесь!
– А что мне… – начинает адвокат.
– Он не будет, – раздается спокойный, глуховатый голос от двери. Мы оборачиваемся. Белкин дядя стоит у порога, почему-то прижимая к лицу носовой платок. Белка знакомила нас тем утром… в ОВД, кажется, его зовут Антон-не-помню-отчества. Кажется, ни один из нас не заметил, как он вошел в кабинет. Кажется, у него – чахотка, о чем свидетельствуют красные пятна на платке. И еще, кажется, он настроен решительно. Он подходит к столу, наклоняется вплотную к адвокату и негромко, но твердо произносит:
