Снегопад, снегопад… Отчего поколения предков забыли заложить почтение к мертвецам в мой генетический код? В ожидании ночной встречи с Анкой я решил вновь навестить резиденцию-студию Гвидо, мало ли что… По дороге, бороздя снежно-бурую, обильно спрыснутую реагентами кашу московских улиц, тщетно гоню из головы мысли о том, как популярна была бы в России поп-группа с названием «Мертвые Продюсеры». Возможно, всему виной нелюбовь к убийцам?

Перед студией, где еще вчера я участвовал в интервьюировании Живого Продюсера, толпится разнокалиберный народ. Фанаты с траурными ленточками на кепках и рукавах, друзья Продюсера, его многочисленные приятели и, уж конечно, журналисты, журналисты, журналисты…

Несколько милиционеров с красными одутловатыми физиономиями усталыми жестами запрещают приближаться к входу, перетянутому желтыми ленточками. Я зачем-то вытаскиваю из кофра бесполезную сейчас Лейлу, топчусь на месте, не делая попыток попасть внутрь. Чутье подсказывает мне, что там и делать-то нечего. Странно? Конечно, странно, что Гвидо отдал Богу душу спустя пару дней после убийства Славы и несколько часов после того, как мы раскрыли его. Но смерть вообще – странная штука… Нелогичная, непривычная, нарушающая правила… Сегодня мне не жаль мертвеца. В случае с Гвидо смерть кажется мне справедливым возмездием. Споткнулся-упал? – Не ходи по скользкой дорожке! Отказало сердце? – Рука провидения. Кто-то помог? – Ну, и поделом! Вряд ли, проникнув сквозь запорошенный наряд снеговиков-милиционеров в студию, я смогу обнаружить ответы на все мои вопросы, которые кто-нибудь заботливо выложил фисташками вдоль барной стойки. А нужны ли мне теперь ответы? Кажется, за прошедшие три дня я простился с главным качеством удалого папарацци – любопытством. Под навязчивым снегопадом я ловлю себя на том, что мне совсем не интересно, как и почему Гвидо сделал то, что сделал. Все, что мне теперь нужно для того, чтобы спасти дорогого человека, – одно-единственное доказательство. Доказательство того, что нынешний покойник пару дней назад помог стать покойником своему звездному подопечному. Я найду это доказательство, я представлю его следствию, они поблагодарят меня, как доблестного «тимуровца» за содействие, и освободят мою любимую… Вот и все. Я засовываю Лейлу обратно в кофр, подальше от снежинок, которым нынче досталось любопытствовать за всем миром вместо меня. Я разглядываю лица в толпе, отыскивая знакомых. Один… Другой…Третий… Топчутся, пританцовывая под студеным ветром с мобильными телефонами наперевес. Вон в компании юных стажерок вещает музыковед с говорящей фамилией Ксилофонов из «респектабельной газеты». Подхожу, здороваюсь.

– Чего тут? Есть смысл?

– Ждать-то? – Ксилофонов дует на замерзшие пальцы и вытаскивает сигарету, – не знаю. Обещали журналистов пустить…

– Тогда ждем. – Я тоже закуриваю.

Проходит еще минут десять, в течение которых мы с Ксилофоновым, к удовольствию розовощеких практиканток, успеваем припомнить несколько подвигов покойного, чуть не через слово оговариваясь «…хотя о мертвом – только хорошо…». Наконец дверь в студию приоткрывается и оттуда высовывается знакомое личико пиарщицы Тани. Она что-то негромко втолковывает милиционерам.

– Журналисты! – старший наряда машет рукой, приглашая вовнутрь, – строго по удостоверениям!

– Борька, я без ксивы! – трясу Ксилофонова за рукав.

– Не ссы, пройдешь со мной! Я на любом мероприятии – плюс пять! – весело скалится он.

Милиционерам лень спорить, к тому же Таня, завидев меня, знаками подтверждает аккредитацию.

В студии – чуть уловимый запах горелой пластмассы, но – ни малейших признаков траура! Яркий свет создает ощущение праздничной иллюминации. Все предметы, музыкальные инструменты и даже питейные приборы разложены в идеальном порядке. Когда я приходил сюда вчера, они были разбросаны, как попало.

Таня делает короткое заявление для прессы, суть которого я слышал час назад по телевизору. Острая сердечная недостаточность… внезапный приступ… никакая «скорая» не смогла бы спасти… мы все скорбим… непоправимая утрата… всегда будем помнить… похороны – послезавтра, гражданская панихида – с 12.00…

Я достаю Лейлу и буквально по сантиметрам общелкиваю окружающее пространство. Фотографии в рамках на стене, аккуратные стопки компакт-дисков, многочисленные наградные кубки на полочках, гитары на стойках, бубен, маракасы, бокалы, тарелки, наушники… Конечно, мои предчувствия сбываются. Никто не выложил мне фисташками ответы на вопросы. Я не вижу ни ответов, ни доказательств. Грустно… Устал… Совсем не знаю, что делать дальше. Верный друг и советчик «Улисс» отдыхает дома. И на улице – снегопад… Отвлекает звонок мобильника. Это Анка.

– Ты где? – ее голос звучит возбужденно. Он освежает, как стакан лимонада. Удивительная девушка…

– Я в студии… У Гвидо.

– Я так и думала… И что там?

– Ничего. Ничего нового.

– Я освободилась. Приезжай на Смоленку!

– Еду.

Прячу Лейлу в ее теплое кожаное убежище, торопливо прощаюсь с Ксилофоновым и выхожу в снегопад, высоко подняв воротник.

На улице пусто. Толпа перед студией рассосалась. Замираю на несколько секунд у крыльца, вытягиваю ладони вперед, ловлю снежинки и растираю ими опухшее лицо. Что со мной творится? Внутри бухтит громоздкая какофония, но невозможно понять – о чем. Я мучаюсь оттого, что Белка в тюрьме, или не могу прогнать радость, потому что Она была со мной? Снегопад, снегопад… Сострадание, слякоть, гордость самца… Такой унылый спиричуэлс тянет вьюга… Боль за собственное сердце в клетке, инстинкт самосохранения, я опять растворяюсь в снежинках и таю вместе с ними… Где взять доказательства? Где взять ответы на мучительные вопросы? Например, чего больше – гордости или боли? Любви или сочувствия? Желания или усталости? Я недостоин любви? Отъявленным сибаритам и гедонистам любовь противопоказана? Пока мы не научимся брать на себя ответственность и спасать любимых. Снегопад, снегопад… А еще – Анка, такая, каких я никогда не встречал. А какая – и сам себе сказать не могу.

В таком состоянии личного полураспада я поворачиваю за угол, на ходу вытаскивая брелок и проверяя писклявый голос своего авто, как вдруг стальные тиски обрушиваются на меня сверху! Неведомая сила сжимает шею и резко увлекает вверх, будто на тросе. Спазм, воздуха нет, пытаюсь кричать, но голос больше мне не принадлежит! Предпоследняя мысль: «так вот что чувствуют повешенные!». Последняя мысль: «так вот какие дурацкие мысли посещают в последний момент! А обещали – всю жизнь посмотришь за секунду…».

Я пытаюсь барахтаться, извиваюсь всеми конечностями, как червяк на удилище, нелепо рассекаю поток снежинок ногами и руками, но таинственная лебедка неумолимо тащит меня вверх. Последнее, что фиксирует сознание – тепло человеческих ладоней на собственной шее и… запах, который мне уже знаком. Пахнет стиральным порошком. Конечно, было бы приятнее прощаться с миром под запах сандала или конопляных зерен. Но об этом я уже не думаю. Мне все равно. Я даже чувствую облегчение. Как в детстве, когда готовишься к трудной контрольной, переживаешь, что не успел усвоить все необходимое, а в утро испытания вдруг – жар, температура и голос матери, хлопочущей с микстурами: «В школу сегодня не пойдешь!»

В глазах темнеет, я отключаюсь, напоследок слегка досадуя на то, что придется неэстетично наложить в штаны.

Прихожу в себя от истеричного сигнала автомобиля, который, кажется, пытается меня объехать. Лежу посреди парковки, лицом вниз. Рот и нос забиты снегом. Шевелюсь, переворачиваюсь, вроде цел. Сколько времени прошло? Первым делом заледеневшей рукой лезу в карман и достаю мобильник. Минут десять… А кажется, что родился заново, в другом городе, в другой стране, в другое время, другим человеком. Ощупываю штаны… Они сухие. Слава Богу, пронесло. Никто теперь не скажет: «Жил грешно и умер смешно». Медленно, как беременный тюлень, пытаюсь согнуть колени, разминаю онемевшие мышцы, пытаюсь подняться. Получается. Тут же корчусь от внезапного спазма и блюю на пушистый снег. Долго кашляю, сморкаюсь и плююсь червяками гноя. Редкие прохожие посматривают на меня с укоризной. Идите мимо. Осматриваю карманы. Все на месте. Деньги, документы, ключи, сигареты, пачка презиков… Стоп! Где Лейла?! Нет кофра с Лейлой! Снова опускаюсь на колени, ползу, обшариваю окрестности. Лейлы нет. Чтобы какому-то Кинг-Конгу понадобилось душить меня из-за фотоаппарата? При всей врожденной наивности, не могу в это поверить. Снова плююсь и откашливаюсь. Подбираю брелок с ключами… Хочется курить. Раненой походкой топаю к машине.