Крейцер подошел к темно-серому «EMW» и открыл дверцу. Арнольд уже сидел рядом с шофером.
- Вы уже здесь? Превосходно. Арнольд кивнул.
- Вскоре после вашего звонка я позвонил в отдел - узнать, нет ли чего нового, и мне сообщили приятное известие. Тут я вскочил на первый же автобус и приехал к вам.
Крейцер забрался на заднее сиденье и рассказал про свою беседу с Николаи и Кривицем. Потом он спросил:
- А с Руди Ноаком вы говорили?
- Да. Насчет Карин и ребенка все правда. Ноак утверждает, что Лабc - отец. И еще он признался, что действительно разрезал покрышку и вынул свечу зажигания. И что сделал он это со злости, раз Лабc такой скот и бросил его сестру в таком положении. На время происшествия у него есть алиби. С двадцати до двадцати трех он играл в карты с дружками, которые могут это подтвердить, а кроме того, он не умеет водить машину.
- Ладно, значит, эта версия отпадает. А теперь у меня для вас другое поручение. Поезжайте, пожалуйста, в клинику и постарайтесь найти двух-трех свидетелей, которые подтвердят, что в ту ночь доктор Николаи не выходил из больницы. Разумеется, для нас всего важнее время от двадцати до двадцати двух. А может, вы попутно узнаете что-нибудь и насчет приятельницы доктора. Я знаю, сестры и нянечки любят посудачить на такие темы. Только будьте предельно тактичны. Вот, собственно, и все. А я тем временем побеседую с госпожой Николаи. Когда управитесь, возвращайтесь сюда. - Они кивнули друг другу, после чего «EMW» с Арнольдом отъехала.
Когда он ступил на крыльцо, дверь сама отворилась, прежде чем он успел позвонить. Домоправительница выглянула в приоткрытую дверь и злобно сверкнула на него глазами.
- Что вам здесь опять понадобилось?
- Если позволите, я хотел бы поговорить с госпожой Николаи.
Ответом ему было язвительное покашливание. Не сказав больше ни слова, она проплыла по коридору через холл и поднялась на несколько ступенек, но вдруг остановилась, поглядела на Крейцера сверху вниз и сказала резким, пронзительным голосом:
- Госпожа Николаи совсем беспомощна. У нее не осталось ничего, кроме любви к мужу. Ради бога, помните об этом и проявите хоть немного великодушия, если, конечно, сумеете. А то вы так разговаривали с господином Николаи…
- Вы никак подслушивали?
- В этом доме я отвечаю за все, - сказала она, нимало не смутясь, - и, следовательно, должна знать, что здесь происходит.
Она повернулась к нему спиной и продолжала подниматься. В конце устланного ковром коридора она остановилась.
- Подождите, - буркнула она через плечо и исчезла за дверью. Спустя минуту она появилась вновь, знаками приглашая Крейцера войти, сама же вышла и закрыла за ним дверь.
Крейцер оказался в большой светлой комнате, которая служила одновременно спальней и гостиной. У стены стояла просторная супружеская кровать кремового цвета, застланная голубым стеганым покрывалом. По правую и по левую стороны кровати располагались многочисленные встроенные шкафчики с дверцами зеркального стекла. Изящный туалетный столик рококо возле дверей был сплошь уставлен флакончиками духов, пудреницами, тюбиками крема, серебряными расческами, щетками, флакончиками лака всех цветов, тушью для ресниц, пилочками и маникюрными ножницами.
У противоположной стены был уголок для сидения - софа и кресла, обтянутые желтым шелком и усыпанные фисташковыми подушками. На столике - ваза для фруктов и ваза для цветов с двумя розовыми антуриями. На низком книжном шкафчике между окном и балконной дверью тускло поблескивал экран телевизора. Дверь была распахнута, и занавески чуть заметно покачивались на сквозняке.
Никого не увидев, Крейцер остановился в нерешительности.
- Проходите, пожалуйста, - раздался высокий девичий голос. - Я на балконе.
Он прошел через комнату и выглянул на балкон. Деревянный балкон, затянутый со всех сторон парусиной, напоминал верхнюю палубу корабля. В шезлонге под зонтиком полулежала женщина, укрытая до пояса тонким шерстяным пледом. Она была изящная и маленькая, с шелковистыми каштановыми волосами и очень белой, почти прозрачной кожей. Нежные руки с темно-красными ногтями держали книгу. На вид ей можно было дать лет тридцать. Большие зеленые глаза миндалевидной формы сверкали живым блеском.
- Садитесь, господин Крейцер, - произнесла она, указывая на стул возле ее шезлонга. - Чем могу быть полезна?
- Несколько вопросов, госпожа Николаи. Я не хотел бы злоупотреблять вашей любезностью. Вы, вероятно, знаете уже, о чем речь.
- Да, Карла мне рассказала о вашем разговоре с моим мужем. Иногда она позволяет себе лишнее, но вы не должны за это на нее сердиться. Она так нам преданна, так преданна. Без нее мы бы пропали. - Она умолкла, положила закладку в книгу, а книгу засунула в плетеную подставку между журналами. При этом ярко вспыхнули аквамарины на ее золотом браслете. - А кроме того, не думайте, что вы злоупотребляете моим временем, - продолжала она. - Я очень много бываю одна и радуюсь каждому гостю, даже если он пришел по делам службы.
- Спасибо большое, вы очень любезны, - пробормотал смущенный, словно мальчишка, Крейцер.
Госпожа Николаи ошеломила его. Она выглядела совсем не так, как он ожидал, она напоминала Грету Гарбо в лучшие годы и говорила приятным голосом, в котором не было ни тени уныния или жалости к самой себе. Только если очень присмотреться, можно было увидеть две тонкие прочерченные болью линии от крыльев носа до уголков рта.
- Сигарету? - предложила она.
- Нет, спасибо, видите ли…
- Но уж стакан апельсинового сока вы, верно, не откажетесь выпить? - улыбнулась она.
- Не откажусь, - сказал Крейцер.
Она подтянула столик на колесиках и наполнила из термоса два стакана. Он взял предложенный ему стакан и отхлебнул глоток ледяной жидкости.
- Простите, господин Крейцер, но для начала я хотела бы сама задать вам вопрос. Нет ли в законах такого параграфа, который разрешал бы одному из супругов отказаться от дачи свидетельских показаний, если он опасается, что его показания могут повредить другому?
Крейцер совсем растерялся. Хотя он более чем когда-либо был уверен, что напал на верный след, ему стало как-то не по себе. Глубоко вздохнув, он ответил:
