Оригинальность английских нравов проявилась в новое время среди прочего и в положении евреев.

Под заголовком «Настоящий антисемитизм» мы уже рассматривали то смятение, которое было вызвано в 1656 году намерением Кромвеля вновь открыть евреям доступ на Британские острова, откуда они были изгнаны в 1294 году, и как, столкнувшись с массовыми протестами, он был вынужден дать задний ход, а также, как он дал молчаливое согласие на то, чтобы колония богатых торговцев из числа бывших марранов обосновалась в Лондоне. Британское искусство компромисса – в дальнейшем эти ценные налогоплательщики смогли оказаться полезными для страны своего пребывания как в качестве финансистов, так и в качестве носителей политической информации, особенно в том, что касалось испанских дел. Ведь Лондон стал одним из главных центров процветающей «марранской диаспоры». Мы видели также, как бурная история евреев с Пиренейского полуострова привела их к приспособлению к христианским нравам, к «ассимиляции» еще до того, как возникло само это понятие. В течение XVIII века евреи из немецких и польских гетто стали группироваться вокруг них и в конце концов превзошли их в демографическом отношении. Всего к 1800 году в Англии насчитывалось двадцать или двадцать пять тысяч евреев.

На континенте- рассеяние детей Израиля служило доказательством их упадка; в глазах правителей Англии оно превратилось в ценное качество народа, вызывающего неприязнь во многих других отношениях. В 1712 году государственный деятель и публицист Джозеф Адцисон заявил о полезности этого народа для человечества:

«На самом деле они так сильно рассеяны по всем торговым центрам мира, что превратились в инструмент, благодаря которому самые удаленные друг от друга народы могут поддерживать взаимные отношения, и весь род человеческий оказывается связанным общей сетью… Они похожи на болты и засовы в большом здании, которые сами по себе имеют незначительную цену, но совершенно необходимы для его существования…»

Столь мирные функции ничем не могли шокировать правящие классы и общественное мнение острова, который уже стал «островом торговцев», и на котором, если верить Максу Веберу, молодая капиталистическая энергия сумела извлечь выгоду из динамичности кальвинистской революции. Гибкость или, если угодно, «современность» английской торговли позволяла ей не испытывать опасений по поводу еврейской конкуренции сверх разумных пределов. К тому же в данном случае речь шла о так называемых португальских евреях, а мы уже видели, что они в гораздо меньшей степени смущали христианское воображение, чем их немецкие и польские собратья. С другой стороны, некоторые очевидные особенности кальвинистской разновидности протестантизма, такие как популярность Ветхого Завета и престиж его героев, нашедший свое отражение в моде на библейские имена, так же как увеличение количества сект и вытекающие отсюда принципы религиозной свободы, составляли достаточно оснований для взаимопонимания и иногда даже симпатии. Таким образом, оказались ослабленными два основных и, вероятно, неистребимых катализатора антисемитизма. Остается фактом, что английские торговцы лишь в отдельных исключительных случаях занимались агитацией и яростными протестами, столь типичными для немецких и французских корпораций.

По мнению некоторых английских историков коммерческий талант их народа спас евреев от трудностей и антисемитских вспышек в новые времена. Так, Дж. М. Тревельян писал: «… в промежутке, отделявшем изгнание евреев Эдуардом I от их допуска обратно Кромвелем, англичане научились самостоятельно ведать своими финансовыми и коммерческими делами. Не существовало опасности еврейского преобладания в этой области, а, следовательно, и антисемитской реакции. При Ганноверской династии Англия была достаточно могучей, чтобы суметь переварить умеренный приток евреев. Это «переваривание» не всегда происходило благополучно, и сам термин, употребленный нашим автором, позволяет подозревать, что оно не полностью закончилось и в наши дни. Как бы то ни было, хотя в XVIII веке старая Англия не знала феномена, столь характерного для континентальной Европы, а именно антиеврейских кампаний, подстрекаемых коммерческими интересами, тем не менее иудаизм имел здесь достаточно бескорыстных врагов.

В этой колыбели политической и религиозной терпимости практически не было ни одного писателя, по крайней мере среди тех, чьи имена история сохранила для потомков, кто бы не пустил свою стрелу в народ-богоубийцу, постоянного врага христианского мира. Так, Даниель Дефо проклинал «гнусных евреев, распявших Господина Жизни», а Александр Поп в одной из своих сатир возносил следующую молитву:

«Мы умоляем Тебя, Господи, убери от нас руки жестоких и диких евреев, которые хотя и боятся крови в свином пироге [black pudding], не становятся от этого менее кровожадными в своих порывах. Чтобы мы смогли избежать этой погибели, пусть всем добрым и честным христианам послужит предостережением против чудовищного греха скупости печальный пример этих несчастных».

Что касается Джонатана Свифта, то он предостерегал английское общественное мнение против необузданных «диссентеров» (протестантские секты, отделившиеся от англиканской церкви в XVI- XIX веках,- прим. ред.), разоблачая весь спектр еврейской опасности:

«Что произойдет, если евреи преумножатся и составят значительную силу среди нас? Не пойдут ли диссентеры к ним, поскольку они уже согласны друг с другом по многим принципиальным вопросам и потому что евреи – это упрямые люди и бунтари?»

Можно привести множество других цитат такого рода, извлечений из книг Сэмюэла Ричардсона, Генри Филдинга или Лоренса Стерна. Среди романистов лишь Тобайас Смоллетт с явной благосклонностью относился к евреям. (Об отношении к этому вопросу политических и религиозных мыслителей мы поговорим в следующем томе). Но о сохранении в лоне английского населения средневековой ненависти и страха в гораздо большей степени, чем показывают эти словесные уколы, которые частично можно отнести на счет литературной условности, свидетельствует яростная и короткая антиеврейская вспышка 1753 года, ставшая своеобразным эхом событий 1656 года.

Предлог для нее был ничтожным. В 1753 году правительство герцога Ньюкастлского, действовавшее без сомнения под влиянием группы богатых сефардов, представило на утверждение парламенту проект закона о натурализации [Naturalization Bill], упрощавший процедуру получения ими гражданства и разрешавший им покупку земель. Проект без всяких трудностей был утвержден палатой лордов и палатой общин. Но против закона поднялось массовое движение протеста, достигшее редкой по масштабам английской истории силы и ярости. Множились петиции протеста, к которым присоединялись все слои населения, на улицах английских городов появлялись подстрекательные надписи. Памфлетисты состязались друг с другом, предостерегая против наплыва евреев и их доступа к земельной собственности, что приведет к их контролю над национальной землей по образцу раздела земли Ханаана между двенадцатью библейскими коленами. Один из агитаторов даже описывал во всех деталях и не без некоторого юмора печальную участь Англии в 1853 году, которую он предвидел: собор Святого Павла превращен в синагогу, коммерция находится в упадке из-за обязательного соблюдения субботы, запрещена торговля свининой, а «Билл о натурализации христиан» отвергнут Великим Синедрионом. Архиепископ Кентерберийский, являвшийся сторонником билла, серьезно опасался в это время массового избиения евреев.

В конце концов, правительство оказалось вынужденным уступить давлению улицы и отменить непопулярный закон через шесть месяцев после его опубликования. Тем не менее, этот закон не угрожал ничьим конкретным экономическим интересам; смутные опасения и темные страхи, унаследованные от предков, поднялись на поверхность при одной мысли о том, что члены племени-богоубийцы получат право на полное осуществление прав человека, т. е. христианина. Так и в наши дни тонкие социальные барьеры и скрытые дискриминации продолжают окружать евреев в англо-саксонских странах; возможно, это неофициальная плата за физическую безопасность, которую они там обрели…