— Дай угадаю, — голос Леси звучал смиренно, даже с ноткой фатализма. — Нас снова хотят убить?

— Изменение планов. Бегом!

Я потянул Лесю вверх по лестнице, ведущей прочь от главного зала, в пустой вестибюль третьего яруса. На ходу я быстро просканировал вероятности. Коридоры справа вели к парадной лестнице и лифтам — пути вниз, на улицу. Логичный маршрут для беглецов.

Но, глядя на минуту вперед, я увидел, что Горелый уже несется туда, сшибая лакеев, чтобы перерезать нам путь. Он и Диана разделились, пытаясь взять нас в классические «клещи». Это сработало бы с кем угодно, но не с Видящим.

— Сюда!

Я рванул влево, в глубь особняка.

— У тебя все вечеринки так заканчиваются? — выдохнула Леся, едва поспевая за мной; подол её роскошного платья шелестел по паркету.

— Жалобную книгу дам позже, ладно?

Коридор вывел нас в просторную угловую ротонду. Стены здесь были стеклянными, открывая панораму на ночную, дождливую Москву — море огней и черные провалы дворов. А в углу, в ажурной кованой шахте, притулилась стеклянная капсула — старинный пневматический подъемник, явно предназначенный для хозяев, а не для гостей.

Я втолкнул Лесю внутрь и ударил ладонью по руне «Вверх».

Двери с мягким шипением сомкнулись. Капсула дрогнула и плавно пошла на взлет, скользя вдоль внешней стены особняка.

Я прижался лбом к холодному стеклу, глядя вниз. Я чувствовал Горелого и Диану этажом ниже. Они неслись к выходам, уверенные, что загнали дичь в угол. К тому времени, как до них дойдет, что мы ушли на крышу, а не в подвал, будет уже поздно.

Я сполз по стенке лифта и выдохнул, чувствуя, как адреналин начинает отпускать, сменяясь усталостью.

— Ну всё. Выдохни. Мы в безопасности. Минут на пять точно.

— Кстати, вспомнила, — вдруг сказала Леся, нарушая тишину. — Там у танцпола крутился один тип, Бельский. Он, кажется, очень хотел с тобой поговорить.

— Да, мы пересеклись. Но наши друзья с факелами нас прервали.

— Ну, может, найдем его позже.

Я посмотрел на Лесю с недоверием. Она отвернулась к стеклу, разглядывая панораму, и я должен был признать — вид того стоил.

Этот лифт был не для персонала. Стеклянная капсула скользила по внешней стене особняка, поднимаясь выше крыш соседних домов. С нашей позиции Москва была как на ладони. Достопримечательности горели в ночи маяками: рубиновые иглы кремлевских башен вдалеке, мрачные готические силуэты сталинских высоток, подсвеченные желтым, и холодный, чужеродный неон небоскребов «Москва-Сити» на горизонте. Останкинская игла протыкала низкие облака, мигая красными габаритными огнями.

Шум бала остался где-то внизу, отрезанный толстым стеклом и метрами пустоты. Мы были одни в этом сияющем, равнодушном мире.

— Леся? — позвал я наконец. — Зачем тебе это?

Я почувствовал, как она напряглась спиной.

— Не пойми меня неправильно, — продолжил я мягче. — Ты держишься молодцом. Может быть, даже слишком хорошо для человека, за которым гонится смерть. Почему ты не боишься?

Леся долго не отвечала, продолжая смотреть на город, где миллионы людей жили своими скучными, безопасными жизнями.

— Чего мне бояться, Макс? — спросила она наконец. Голос её был легким, но в этой легкости звенела пустота. — Этих людей? Хочешь список моих страхов?

— Ну, начать можно с Горелого.

— Знаешь, почему я вообще пришла в твою лавку в тот первый раз?

Я нахмурился.

— Почему?

— Это было за пару недель до знакомства. — Леся не повернулась. Я видел только её отражение в стекле, призрачное, полупрозрачное на фоне огней ночного города. — Суббота. Я проснулась в своей однушке в Бирюлево. Поздно, уже за полдень. Я тогда спала всё больше и больше. Просто лежала, смотрела в потолок с желтым пятном от протечки и слушала, как за стеной соседи орут друг на друга. И я не могла придумать ни одной причины встать с кровати. Ни одной, Макс. Мне нечего было ждать. Ни в тот день, ни через месяц, ни-ког-да.

Она замолчала на секунду, потом продолжила, и голос её стал отсутствующим, словно она говорила сама с собой:

— Я поняла, что если сейчас не сделаю хоть что-то, то я просто умру. Не от проклятия, не от болезни. Я сдохну от тоски. От серости. От того, что я никому не нужна и ни к чему не пригодна.

Леся наконец оторвала взгляд от города и посмотрела в пол кабины, избегая встречаться со мной глазами.

— У меня больше ничего нет, — тихо, но твердо сказала она. — Твой мир, Макс, со всеми его монстрами и убийцами — это всё, что у меня есть. Это единственный свет в моей жизни. Если это меня убьет — плевать. Зато я почувствую, что жила.

Я смотрел на неё, и на этот раз у меня, вечно знающего, что сказать, не нашлось ни единого слова.

Тишина висела в кабине долгую минуту. Затем Леся тряхнула головой, словно сбрасывая наваждение, и когда она снова посмотрела на меня, её лицо приняло привычное выражение — смесь любопытства и упрямства.

— Что там происходило? С той блондинкой?

— Я… Что ты имеешь в виду?

— Она была магом? Ведуньей?

Я сбросил с себя тяжесть её недавнего признания, аккуратно упаковал его в дальний ящик сознания с пометкой «обдумать позже». Каким-то шестым чувством я понимал: жалость сейчас — последнее, что ей нужно.

— Нет. Вряд ли. Скорее всего, она «пустышка». Обычный человек.

— Но ты понял, кто она. Или что она.

— Я её не знал. До сегодняшнего вечера.

— Но ты что-то знал, — настаивала Леся. — У тебя лицо изменилось, когда ты с ней говорил.

Я отвернулся к стеклу.

— Не хочешь говорить? — тихо спросила она.

— Дело не в этом.

— А в чем тогда?

— Дело в… Ладно, черт с ним. Дело в этом. — Я потер переносицу, чувствуя, как начинает пульсировать старая мигрень. — Это то, о чем я старался не вспоминать последние десять лет.

— Настолько всё плохо? — с искренним удивлением спросила Леся.

Я не ответил, и она продолжила, пытаясь нащупать дно:

— Почему она так себя вела? Лиза. Она смотрела на него… не как на начальника. И не как на любовника. Она вела себя так, будто она… его вещь. Будто он владеет ей, как этими запонками.

Я замолчал, глядя на ночную Москву, расстилающуюся под ногами. Мы парили над крышами, выше самых высоких шпилей, но я не видел огней. Вместо них перед глазами вставала другая тьма.

Подвалы усадьбы боярина Воронова. Запах сырости, плесени и безнадежности. Я вспомнил Ярину — ту рыжую девчонку из моих кошмаров. Вспомнил тот день, когда свет в её глазах погас, и она перестала быть человеком, превратившись в послушную куклу. Я знал этот взгляд, который был у Лизы. Взгляд существа, чью волю сломали через колено, выпотрошили и заменили слепым обожанием к мучителю.

— Макс?

— Помнишь, я говорил, что маги делят мир на Волков и Овец? — Я смотрел на огни Москвы, расстилающиеся внизу ледяным ковром. — Так вот, есть нюанс. Если все, кто не обладает Силой овцы, то единственная власть, которая котируется в нашем кругу, это власть над себе подобными.

Леся смотрела на меня, и в отражении стекла я видел, что она не догоняет.

— Любой маг может устроиться в мире людей. Стать олигархом, депутатом, звездой эстрады. Но в Совете это не вызывает уважения. Это как обыграть ребенка в шахматы. Настоящий статус здесь — это то, сколько душ ты держишь в кулаке. Связи, долги, клятвы крови… живой товар.

— Ладно… — медленно протянула она. — Тот упырь, Горелый. Почему он говорил о покупке? Почему торговался за меня, как за мешок картошки?

Я знал, что Леся не отстанет, пока не получит ответ. Или пока я не рявкну «хватит». Я глубоко вдохнул спертый воздух кабины, потом выдохнул, гася дрожь в руках.

— Темные кланы чтут традиции, Леся. Очень старые и очень грязные традиции. — Теперь была моя очередь отводить взгляд. Я не хотел, чтобы она увидела в моих глазах отражение того подвала, где ломали меня. — Для них люди — это валюта. Даже те, кто сам не марает руки, держат «свиту», чтобы торговать с теми, кто марает.