Я замер, просчитывая рывок.

— Знаешь что? — сказал я, чувствуя, как напрягаются мышцы ног, готовые к погоне. — Ладно.

Я настиг Лесю в один прыжок, прежде чем из её горла вырвалось что-то, кроме сдавленного писка. Она попыталась метнуться в сторону, как заяц, но я перехватил её запястье одной рукой, а другой жестко обхватил за плечи, прижимая к себе.

И в ту же секунду я шагнул в зону поражения.

Для моего магического зрения проклятие Леси выглядело как клубящийся серебристо-серый туман, вечный спутник, дышащий ей в затылок могильным холодом. Стоило мне коснуться её кожи, как этот туман ожил. Серебряные щупальца Нави, жадные до чужого тепла, рванулись ко мне, чтобы ударить, сломать, искалечить. Если бы я не доверял мастерству Изольды больше, чем самому себе, у меня бы кишка тонка была сделать этот захват.

Но щупальца так и не коснулись моего тела.

Едва добравшись до лацкана пиджака, смертоносная энергия вдруг изогнулась, словно наткнувшись на невидимую воронку. Поток энтропии закрутило и всосало в белый плетеный узел бутоньерки, как воду в сухую губку. Серебристая муть лилась с Леси непрерывным потоком, стекая по моей одежде, как дождевая вода с промасленного брезента, не причиняя вреда. Я заметил краем глаза, как белоснежные лепестки амулета начали сереть, наливаясь тяжестью, но сейчас мне было не до этого.

Я на голову выше, тяжелее килограммов на двадцать и прошел школу уличных драк в девяностые, поэтому самонадеянно полагал, что удержать хрупкую девчонку, дело плевое.

В тот момент я усвоил важный урок: пытаться удержать здоровую, накачанную адреналином и паникой двадцатилетнюю девушку, которая всерьез решила спасти твою (и свою) жизнь бегством, — это всё равно что пытаться искупать дикую рысь в тазу. Без наркоза.

Всё длилось секунд тридцать, но это были очень долгие секунды, наполненные локтями, коленями и ногтями.

К тому моменту, как возня затихла, я держал Лесю в жестком захвате: её левая рука была заломлена за спину (аккуратно, чтобы не сломать, но надежно), а правым предплечьем я фиксировал её шею, прижимая спиной к своей груди. Вторая рука Леси вцепилась в мой рукав, пытаясь разжать стальные тиски, но тщетно.

Ветряна наблюдала за нами с ветки ближайшей осины, болтая полупрозрачными ногами. Ей, очевидно, было весело. Духи любят драму.

— Ладно, — выдохнул я, когда Леся в очередной раз заехала мне пяткой по голени. — Хватит пытаться оторвать мне руку. Замри и слушай.

Леся дернулась еще раз, всем телом, потом вдруг обмякла, как тряпичная кукла. Её плечи задрожали мелкой дрожью.

— Так-то лучше, — прохрипел я ей в самое ухо, стараясь перекричать шум крови в ушах. — Смотри вокруг. Небо не упало. Молния меня не убила. Твое проклятие меня не касается, Леся. Я держу тебя, и я все еще жив. Дошло?

Повисла долгая, звенящая пауза. Лес молчал. Ни дерево не рухнуло, ни земля не разверзлась.

— Да, — наконец выдавила она приглушенным, ломким голосом.

— Отлично, — я чуть ослабил хватку, но не отпустил. — План такой: мы идем на этот чертов бал. Как только окажемся внутри, за периметром защиты, можешь делать всё, что твоей душеньке угодно. Хоть в туалете прячься, хоть шампанское глуши. Но до тех пор я тебя не отпущу. Ясно?

Она судорожно кивнула, царапнув щекой ткань моего пиджака.

— Ветряна! — рявкнул я. — Тащи нас в особняк!

— Бо-о-ольно, — капризно протянула элементаль, с опаской косясь на серебристую дымку вокруг нас.

— Всё будет нормально. Она тебя не обожжет, я буфер. Работай!

— Ну… ладно! — Ветряна спрыгнула с ветки и закрутилась волчком.

Вихрь налетел на нас, и мир снова потерял очертания. Я почувствовал, как мое тело распадается на молекулы воздуха. Случайные клочья Лесиного проклятия попытались лизнуть Ветряну, но бутоньерка на моей груди сработала как громоотвод, жадно втянув их в себя.

Через секунду мы уже не стояли на земле — мы были ветром, несущимся над ночной Москвой к огням Замоскворечья.

Леся ахнула, но звук растворился в свисте ветра прежде, чем она успела испугаться по-настоящему. Наши тела потеряли плотность, рассыпавшись на миллионы ледяных искр. Я всё ещё держал её за руку, но теперь это ощущалось так, словно я сжимал поток холодного, скользкого дыма. Если бы она захотела вырваться, я бы не удержал — пальцы прошли бы сквозь туман. Но теперь она держалась за меня. Вцепилась обеими руками в мою призрачную сущность, как утопающий в соломинку.

Ветряна взмыла вверх свечкой, и земля под нами смазалась в черно-зеленое пятно, когда мы пробили кроны деревьев и вырвались в открытое небо.

Не думаю, что когда-нибудь забуду этот полет. В нём было что-то первобытное, языческое — дикая смесь ужаса и восторга. Опасность осталась внизу, в тенях леса, и ждала впереди, в особняке Совета, но здесь, мы были свободны. Вся эта грязная возня, интриги, проклятия — всё осталось на грешной земле. Я летал с Ветряной сотни раз, но всегда один. Разделить это чувство с кем-то… это было странно. И пугающе интимно.

Москва ночью — это не город. Это живое, дышащее чудовище, одетое в электричество.

Вместо аккуратной сетки столиц, здесь царил хаос колец и радиальных лучей. Сверху Садовое кольцо выглядело как раскаленная золотая цепь, брошенная на черный бархат. Проспекты разбегались во все стороны светящимися реками лавы. Москва-река, черная, маслянистая змея, извивалась через центр, отражая в своей чешуе огни набережных и рубиновые звезды Кремля.

Сталинские высотки вздымались из тьмы как готические замки злых колдунов, подсвеченные снизу прожекторами, их шпили царапали брюхо неба. А где-то там, на горизонте, пульсировали холодным неоном башни Сити — зубы дракона из стекла и бетона.

Над нами, в редких разрывах городского смога, проглядывали настоящие звезды — холодные и равнодушные глаза предков. Орион и Большая Медведица смотрели на двух маленьких духов, несущихся сквозь ночь. Ветряна поднималась всё выше, в стратосферу, где воздух был тонок и чист, оставляя суету мегаполиса далеко внизу.

В какой-то момент я оторвал взгляд от гипнотической паутины огней и посмотрел на Лесю.

Её фигура была соткана из тумана и лунного света, полупрозрачная, зыбкая. Серебристая дымка её проклятия смешалась с магией воздуха, и теперь она казалась величественной. Она жадно впитывала этот вид. Всё, что я мог четко разглядеть — это её глаза. В них отражалась бездна, и в этот миг в них было что-то вечное, древнее, как сама Навь.

Только отчаянное давление её призрачной руки на моем запястье напоминало мне, что она всё ещё здесь, что она всё ещё человек, а не дух ветра.

Я почувствовал странный укол сожаления, когда Ветряна наконец начала снижение.

Мы миновали центр, перелетели через реку. Внизу поплыли невысокие крыши Замоскворечья — старой купеческой Москвы, где время течет медленнее. Вместо стекла и стали здесь были уютные дворики, купола церквей и особняки за высокими заборами.

Земля стремительно неслась навстречу. Ветряна заложила крутой вираж, гася скорость, и мягко, как падающее перо, опустила нас на брусчатку.

Перед нами, скрытый от посторонних глаз густым парком и мороком отвода глаз, возвышался особняк Морозова. Темный камень, готические башенки и окна, залитые теплым, живым светом свечей и магии.

Мы прибыли на бал.

Официально этот особняк, спрятанный в лабиринте переулков Замоскворечья, числится как «Усадьба купцов Морозовых», объект культурного наследия, вечно закрытый на реставрацию. Но в Теневой Москве его называют просто — Терем. Это не самое высокое здание в городе, сталинские высотки взирают на него свысока своих шпилей, но по концентрации власти, древней магии и кровавого золота на квадратный метр оно даст фору Кремлю.

Для простецов это просто мрачный фасад за высокой чугунной оградой, но для Видящих он сиял, как Китеж-град, поднявшийся из вод. Столп силы, пронзающий небо, символ того, что старые роды всё еще держат эту землю за горло. Официально внутри — пустые залы и леса реставраторов. И поскольку никто из смертных туда не заходит, никто не может сказать обратное.