Я пытался объяснить это Лесе, сбиваясь и подбирая слова, пока мы брели по темному коридору к логову Изольды.

— Она торгует одеждой? — шепотом спросила Леся, опасливо косясь на земляной свод.

— Лучшей в Москве. Хотя большинство магов к ней не ходит. Брезгуют или боятся.

— У неё слишком дорого?

— Дело не в деньгах. Дело в том… как она выглядит.

— Она уродлива?

— Не совсем. Просто… приготовься. То, что ты увидишь, может не совпасть с твоими ожиданиями.

Туннель, по которому мы шли, казался кротовой норой после залитого солнцем леса. Но чем дальше мы углублялись, тем разительнее менялась обстановка. Земляной пол сменился гладким, отполированным до зеркального блеска камнем — темным лабрадоритом с синими искрами в глубине. Вместо сырости пахнуло дорогими благовониями, сандалом и старой кожей.

Туннель сделал последний изгиб и вывел нас в овальную залу, от вида которой у Леси перехватило дыхание.

Это была не пещера. Это была сокровищница, вырезанная внутри холма. Здесь царил не просто достаток — здесь пахло имперской роскошью, той, что была утеряна в семнадцатом году и теперь сохранилась лишь в музеях Кремля.

Стены были затянуты штофом густого винного цвета с золотым шитьем. Под потолком, игнорируя отсутствие электричества, парили хрустальные люстры, сотни подвесок которых ловили свет магических сфер и рассыпали его мириадами радужных бликов. Пол устилали персидские ковры такой толщины, что в них тонули ноги.

Комната была заставлена мебелью, достойной Эрмитажа: кушетки с гнутыми ножками, обитые бархатом, массивные зеркала в тяжелых золоченых рамах, столики из карельской березы. И повсюду — ткани. Шелк, парча, бархат, кашемир. Они лежали рулонами, свисали водопадами с манекенов, переливались всеми оттенками: от глубокого изумрудного до нежно-жемчужного.

Каждый манекен был одет с иголочки. Здесь висели не просто тряпки, а произведения искусства: вечерние платья, строгие костюмы, мантии, расшитые жемчугом. Это выглядело как тайная гардеробная шальной императрицы, спрятанная от революционных матросов. Я бывал у Изольды десятки раз, но каждый раз мне приходилось щуриться от этого великолепия.

В дальнем конце залы, за массивной ширмой из китайского шелка, расшитой драконами и сакурой, слышалось шуршание. Кто-то перебирал ткани тяжелыми, нечеловеческими движениями.

— Максимка, радость моя! — донеслось из-за китайской ширмы.

Если прислушаться, в её бархатном, поставленном голосе, что когда-то учил женщин страны, как правильно накладывать макияж, можно было уловить сухой, хитиновый щелчок. Еле слышный, как треск ломающейся спички, но если знаешь, что слушать, мороз продирает по коже.

— Где тебя черти носили? Скинь тряпки с оттоманки, садись в ногах… Ты не один?

— Это Леся, — крикнул я в ответ. Я бесцеремонно сгреб ворох бесценной парчи и расшитых золотом шалей с ближайшей кушетки, сваливая всё на ковер, чтобы освободить место. Леся даже не заметила моего вандализма, она стояла, раскрыв рот, как провинциал в Алмазном фонде.

— Леся… Имя-то какое, лесное, весеннее. Здравствуй, деточка, ты меня слышишь?

— Эм, здравствуйте, — отозвалась Леся, не отрывая взгляда от вешалок. Она подошла к высокому псише и робко коснулась пальцем бледно-зеленой ленты. Помяла её, пробуя на ощупь, словно не верила своим пальцам.

— Гадаешь, чья работа? — прострекотал голос Изольды, и в этом звуке скользнуло что-то плотоядное. Леся вздрогнула и выронила ткань. — Все гадают, милая.

— Эм, да. — Леся снова потянулась к ленте, не в силах побороть искушение. Материал манил. — Это шелк? Я никогда такого не видела. Он такой… прочный.

Изольда рассмеялась, и снова этот звук — будто сухие кости перекатываются в бархатном мешочке.

— Почти, деточка. Только пряли его не гусеницы. Это, скажем так… эксклюзивный импорт. Ручная выработка… Ну, Максим, раз ты почтил старуху визитом без звонка, тебе что-то припекло, м?

— Угу. Прием в особняке Морозова. Сегодня.

— Господи Иисусе. Это же через несколько часов.

— Приглашение свалилось как снег на голову. Найдешь что-нибудь, чтобы я не выглядел как швейцар?

— Ох, Максим! — в голосе Изольды прорезалось раздражение примадонны, которой сорвали бенефис. — У тебя совести ни на грош. Вечно всё в последний момент, как у студента перед сессией. Спасибо хоть, что ума хватило прийти ко мне, а не на Черкизовский рынок. Дай-ка поглядеть на вас…

За полупрозрачным шелком ширмы, расшитым журавлями, мелькнула громадная тень. Ткань колыхнулась, отодвигаемая чем-то острым, и Изольда вышла на свет.

Леся впервые увидела хозяйку этого подземелья.

Из-за шелковой ширмы выплыло нечто, чему в здравом уме и твердой памяти названия не подберешь.

Изольда была огромной. Её истинная форма занимала половину зала, возвышаясь над антикварной мебелью, как монумент.

Представьте себе женщину. Статную, с осанкой императрицы и кожей бледной, как слоновая кость. Её торс был безупречен, облачен в корсет из черного бархата, переходящий в собственную хитиновую броню. Лицо, то самое, с кассет, знакомое каждому, кто жил в девяностые: высокие скулы, чувственные губы, волевой подбородок. Красивая? Безусловно. Но красота эта была нечеловеческой.

Там, где у людей должны быть глаза, у Изольды горели восемь темных изумрудов. Два больших, человеческого размера, в центре, и россыпь из шести поменьше, обрамляющая их короной на висках и лбу. Они не моргая, смотрели сразу везде — в душу, в прошлое и в карман.

Ниже талии человеческое тело плавно перетекало в огромное, размером с микроавтобус, брюшко паука. Оно было черным, как антрацит, покрытым густым, лоснящимся мехом, отливающим в синеву. Восемь лап, каждая толщиной с фонарный столб, ступали по коврам абсолютно бесшумно, с грацией балерины.

Она была сестрой Макоши, той, что прядет нити судеб. Только если Светлая сестра прядет жизнь и удачу, Изольда — Недоля. Она распутывает узлы, обрезает лишнее и ткет саваны. Она не была злой, нет.

Леся не закричала. Но я видел, как вся краска разом схлынула с её лица, превратив его в маску из мела. Глаза стали огромными, как блюдца из сервиза.

— Макс? — её голос сорвался на писк.

— Всё в порядке, — сказал я ровно, стараясь излучать уверенность, которой не чувствовал. — Она тебя не тронет. Она не ест гостей. По крайней мере, тех, кого я привел.

— Макс, у неё… у неё восемь глаз.

— Знаю. Чтобы лучше видеть брак на ткани.

— Макс, она паук. До пояса.

— Недоля, — поправил я. — Древняя богиня. Прояви уважение. Она не тронет тебя.

— Макс, она размером с мою кухню.

— Я знаю, Леся. Дыши. Просто дыши.

— Ну? — прошелестела Изольда. Её мандибулы, аккуратно спрятанные за человеческими губами, издали тихий щелчок. — Ты не собираешься нас представить, невежа?

Она склонила голову набок, и свет люстр отразился в восьми изумрудах. В этом жесте было даже что-то кокетливое, если забыть о том, что перед тобой хтоническое чудовище.

Внимательно следя за Лесей, чтобы она не рухнула в обморок, я шагнул вперед.

— Изольда, это Леся. Она… скажем так, не местная. В нашем мире недавно. У тебя найдется уголок, где она могла бы перевести дух и не отсвечивать?

— О, разумеется.

Изольда плавно скользнула в сторону, перебирая лапами. Пол даже не скрипнул под её весом. Леся инстинктивно вжалась в меня. Паучиха изящным жестом одной из человеческой руки указала на боковой проход, занавешенным тяжелым бархатом.

— Ты выглядишь измученной, ягодка моя. Тень на лице, печать беды… Почему бы тебе не отдохнуть в гостевой? Там есть чай, варенье. Не бойся, еда человеческая, не мухи. Я давно заказываю доставку из «Пушкина».

— Макс? — снова позвала Леся. Она стояла как вкопанная, не в силах сделать шаг навстречу этому великолепию.

— Иди, — тихо, но твердо сказал я. — Леся, поверь мне. Здесь ты в большей безопасности, чем в бункере президента. Сюда никто не сунется без приглашения. Даже Смерть вытирает ноги перед входом.