Впереди показалась семья с детьми и лабрадором. Собака, почуяв неладное, глухо зарычала в нашу сторону, но хозяин дернул поводок. Мы замолчали, пропуская их и давая Лесе возможность обогнуть их по широкой дуге, чтобы случайно не «наградить» ребенка ветрянкой или сломанным самокатом.

— Я всё равно не догоняю, — снова начала она, когда голоса отдыхающих стихли за спиной. Мы перешли через ручей и углубились в ту часть леса, где бурелом лежал нетронутым годами. — Почему так важно, что я смогла его включить? Ну, зажегся он и зажегся.

— Это не просто «включить», Леся. Это «признать». Я просидел над этой дрянью полночи, вливал в него силу, сканировал, и для меня он оставался куском мертвого камня. Ты его коснулась, назвала Имя, и он лег к тебе в руку, как верный пес.

Я перешагнул через гнилой пень, покрытый мхом.

— Одушевленные предметы, или Живые Вещи, сами выбирают хозяина. Я уверен на сто процентов: для любого другого мага, включая меня и Горелого, этот куб — бесполезный сувенир.

— Ты говорил, они этого не знают…

— Они вероятно не знают деталей. Но они знают природу Предтеч лучше нас. И они наверняка догадываются, что артефакт такого уровня свяжется только с носителем определенной крови. Или определенной сути.

— И что это меняет?

Мы вошли в зону «старого леса». Здесь деревья стояли плотнее, стволы были толще, а шум города, МКАДа и электричек исчез. Здесь пахло прелой листвой, грибницей и древней, тяжелой силой. Птицы здесь пересвистывались короткими, тревожными сигналами.

— Я к тому, что они охотятся за тобой не просто как за воровкой, утащившей ценность, — пояснил я. — Они охотятся за тобой, потому что ты… отмычка. Они думают, что только твоими руками смогут открыть то, что им нужно. В любом случае…

— Это значит, что они не отстанут, — закончила за меня Леся. — Пока либо не поймают меня, либо кто-то их не остановит.

Я промолчал. Врать ей смысла не было.

Мы прошли ещё метров двести в тишине. Лес вокруг стал совсем диким, буреломным, словно мы перенеслись на сотню верст от Москвы, хотя до ближайшего метро было полчаса-час ходу. Это была пограничная зона, стык Яви и Нави, где Леший водит кругами, а компас сходит с ума.

— Ладно, — выдохнула Леся, озираясь на мрачные ели. — А что мы делаем здесь? Я думала, мы ищем бункер.

Мы остановились на небольшой поляне, окруженной кольцом старых, скрипучих осин. Лосиный Остров — уникальное место. Официально это национальный парк в черте мегаполиса. Для людей это место для прогулок и пробежек. Для Видящих… самый большой «дикий карман» в Москве. Здесь, если знать тропы, можно найти существ, которые помнят еще кривичей.

— Мне нужен прикид для приема в Совете, — сказал я, отряхивая плащ от хвои. — А тебе нужно место, где тебя не достанет никакая поисковая магия, даже на крови. Это единственное место в Москве, где можно получить и то, и другое, если знать, к кому постучаться.

— И к кому мы стучимся? — Леся поежилась от внезапного порыва холодного ветра.

— К Бабке, — коротко ответил я, глядя в чащу, где между деревьями начала проступать покосившаяся избушка, которой секунду назад там не было. — К хозяйке этого сухого болота. Только рот не открывай и ничего у неё не ешь.

Даже при том, что в Лосином Острове в выходные яблоку негде упасть, у него есть свои «медвежьи углы». Мы пришли именно к такому.

Пересохший ручей, который местные называли Гнилым, прорезал в глинистой почве глубокий, кривой овраг. Его склоны поросли крапивой в человеческий рост и буреломом. На самом краю обрыва, вцепившись корнями в осыпающийся грунт, стоял огромный, почерневший от времени вяз. Его корни, узловатые и толстые, как удавы, спускались вниз, образуя причудливое сплетение.

Хотя голоса гуляющих и лай собак доносились совсем рядом, здесь, в низине, царила глухая тишина. Склоны и плотный кустарник надежно скрывали нас от любопытных глаз. Впрочем, главная причина безлюдности была иной: место «фонило». Обычные люди подсознательно обходили этот овраг стороной, чувствуя беспричинную тоску и желание уйти.

Леся окинула взглядом грязь и переплетение корней.

— Здесь? — с сомнением спросила она.

Я криво усмехнулся.

— Смотри и учись.

Корни вяза образовали перед нами подобие глухой стены. Я секунду изучал их, вспоминая нужный узел, затем протянул руку и постучал костяшками пальцев по витееватому наросту, похожему на бородавку.

— Изольда? — негромко позвал я, обращаясь к дереву. — Это Максим. Мы войдем?

Леся удивленно посмотрела на меня:

— Изольда? Та самая? Которая вела «Магию Красоты» по первому каналу в девяностых? У моей мамы все кассеты с её шейпингом были записаны. Она же… пропала без вести в девяносто восьмом. Говорили, бандиты или пластика неудачная.

— Бандиты там и рядом не стояли, — буркнул я. — А вот пластика… скажем так, радикальная.

Последовала короткая пауза, а затем Леся подпрыгнула, когда голос раздался словно из-под земли — бархатный, глубокий, с интонациями, которые когда-то гипнотизировали миллионы домохозяек с экранов пузатых телевизоров «Рубин».

— Максимка, радость моя! Заходи, не стесняйся. Устрой девушку в будуаре, пока я закончу с заказом.

Земля под ногами дрогнула. Раздался низкий, утробный гул, и мы оба поспешно отступили назад. Склон оврага зашевелился. Корни вяза, казалось, ожили — они начали извиваться, как клубок разбуженных змей, расползаясь в стороны и вверх. Глина и сухая земля осыпались дождем, открывая зияющий черный проход, уходящий прямо в глубь оврага.

Когда грохот стих, корни замерли, сплетясь в форму высокой стрельчатой арки. Внутри клубилась бархатная, пахнущая дорогими духами и сыростью темнота.

Я жестом пригласил Лесю.

— Прошу. Только не пугайся. Она… специфическая женщина.

Леся колебалась всего секунду, прежде чем шагнуть в темноту. Любопытство пересилило страх. Я последовал за ней, пригнув голову, чтобы не задеть свисающие корешки, и с еще одним тяжелым гулом живая дверь сомкнулась за нашими спинами, отрезая нас от солнечного света.

Как я уже говорил, первый шок для новичка — это осознание того, что магия реальна и смертельно опасна. Второй переломный момент наступает, когда они начинают встречать существ из сказок и легенд.

Проблема в том, что в реальности Баба Яга или Кикимора выглядят совсем не так, как на картинках Билибина. И самое сложное здесь, научиться не судить по внешности. Особенно если эта внешность когда-то была на обложках всех журналов страны.

Люди падки на внешнюю красоту, как сороки на блестяшки. Психологи называют это «эффектом ореола»: если кто-то хорош собой, мы подсознательно кредитуем его доверием, умом и добротой. Это естественный баг человеческой прошивки, от которого трудно избавиться. Но как только ты ступаешь на Изнанку, от этой привычки лучше лечиться. Быстро и радикально. Потому что некоторые из самых злобных тварей выглядят как ангелы с рождественских открыток.

Взять хоть того же Индрик-зверя, которого в «Голубиной книге» всем зверям отцом величают. Не начинайте мне про этих «священных коняшек». Почему-то у всех в голове засел слащавый образ, словно с палехской шкатулки или доброго советского мультика: белая грива, влажные глаза, разве что самоцветами не испражняются. Красивые? Спору нет, загляденье. Невинные? Ага, держи карман шире. Это территориальные отморозки, а их рог — костяная пика. Насаживают на него любого, кто на их заветную поляну сунется, с усердием опричника времен Ивана Грозного. После первой же встречи с таким «светлым чудом» быстро понимаешь, почему наши предки лишний раз в заповедные рощи не совались.

Но это правило работает и в обратную сторону. В темных углах мироздания живут существа, которые выглядят как внебрачные дети Вия и Ктулху. Одного взгляда на них достаточно, чтобы поседеть или намочить штаны. Но если у вас хватит духу (или глупости) не убежать с воплями, а поздороваться, вы с удивлением обнаружите, что с ними вполне можно иметь дело. Они не безопасны, в магическом мире вообще нет ничего безопасного, кроме смерти, но часто они честнее и порядочнее большинства людей, которых вы встретите на Тверской.