Вспомнив про страшненьких, но состоявшихся как женщин постоялиц роддома, Вета втянула голову в плечи и призналась:

– Свет, мне нужен экстрасенс. Ты говорила, что у тебя есть подруга, которая работает редактором на шоу колдунов.

– Есть такая. Целый продюсер! Я с ее подачи ходила к одному, очень крутому. Он мне помог книгу издать. Помнишь, я рассказывала, что написала книгу?

– Да, но я не предполагала, что это дело рук колдуна…

– Нет, конечно. Я написала ее сама. В отпуске. Сюжет убойный: несколько семей заселяются в недостроенный дом, в котором нет ни воды, ни света, потому что компания-застройщик разорилась. Сегодня вообще актуальны истории про выживание. И с героями начинают происходить удивительные вещи! Самое смешное, что эти люди продолжают платить деньги банку. Не дом, а наша страна в миниатюре… Стала я рассылать рукопись по редакциям, и, что ты думаешь, мне никто не просто не отказал, а даже не ответил!

– И ты отправилась к экстрасенсу? – догадалась Вета.

– Да, к колдуну. Мощный мужик! Смотрит на тебя, и такой, знаешь, холод пробирает между лопаток – это он информацию считывает. Задал мне всего один вопрос: как ты книгу свою подписываешь? Своим именем, говорю. Светлана Иванова. «Письмо от автора с такой фамилией, – заявил колдун, – ни один редактор даже не откроет. Тебе нужно придумать псевдоним. Желательно еврейский».

Так я стала Аллой Резник. Сделала новую рассылку, и мою книгу согласились опубликовать сразу три издательства. Я еще и выбирала. Сейчас над обложкой работаем. Дать его телефон?

Вета отметила смекалку экстрасенса, но от телефона отказалась.

В предновогодней вакханалии «Европейского», дышащей парфюмом и маркетинговым развратом, Вета выбирала подругам новогодние подарки. Она думала о том, как странно и хаотично жизнь преподносит нам свои дары и как исчезают в пустоте непонимания самые благородные порывы. Как соцработник Людмила, эта беззубая усатая тварь, оттяпавшая тем не менее треху в центре, заселится в бабы-Галину квартиру, собьет историческую лепнину и прилепит на потолок пластиковый кружок с вензелями. И кружку Ветину выбросит. Впрочем, кружку давно пора.

Почему мы, русские люди, такие душевные, сопереживающие горю, никогда не поддерживаем друг друга в радости? – сетовала про себя Вета, перебирая яркие палантины. Будь мы с бабой Галей, допустим, армянами, разве подарила бы она квартиру чужой Людочке? А Светкина рукопись! Так и валялась бы в неоткрытых входящих, если бы не совет смекалистого колдуна. Только в русских семьях принято гнобить друг друга с животным удовольствием. Возводить в степень милые недостатки. Уничтожать зловонным дыханием достоинства. Потешаться над неудачами. Ядом неверия убивать любые попытки встать с колен в высохшей пустыне и стать героем.

Враги человеку – домашние его.

Она положила на кассу два палантина. Розовый – Катерине, мятный – для Яны.

– Карта или наличные? – не поднимая глаз, поинтересовалась кассирша в плюшевом новогоднем колпаке.

– Наличные, – надменно сообщила Вета и полезла за кошельком. В сумке оказались квитанции за коммуналку, рецепты на бабы-Галины лекарства, колготки, помада, душки, зеркальце, китайская денежная лягушка, а кошелька не было. Украли? Потеряла? Забыла на работе?

– Девушка, отойдите и не задерживайте очередь. – Белый помпончик на праздничной шапке кассирши нервно затрепетал. На Ветиных глазах навернулись унизительные слезы.

– Позвольте, я сделаю вам подарок. – Парень в рыжей дубленке, подбитой темными каплями растаявшего снега, протянул кассиру скользкую пластиковую карту. – Русские на войне своих не бросают.

– Согласна, – кивнула Вета. – Русские бросают не на войне.

Ее спаситель торжествующе смотрел на расстроенную внезапно красивым завершением некрасивого эпизода с рассеянной покупательницей кассиршу.

«Ну вот и кошелкам прилетело, – рассмеялась про себя Вета. – Есть, значит, книга жизни-то». Она еще не знала, что главный дар ее, Ветиной, судьбы в тот самый момент берет в руки пакеты с марокканским хлопком. Крафтовые, конечно.

В феврале бабу Галю стукнул инсульт. Всю жизнь она славилась злым языком, и под ее занавес лопнувший в голове сосуд отнял у нее речь. Две недели после удара бабуля еще существовала, неузнаваемая, усохшая, жалкая, шевеля одной, еще действующей рукой. Силилась что-то сказать, но изо рта доносился только гортанный хрип. Вета сжимала ее худую, полумертвую лапку, прижимала к сухим губам. Подарок судьбы привозил памперсы. Началась пневмония. Наблюдающий бабу Галю пузатый невролог отозвал Вету к себе и, глядя в глаза, сообщил, что шансов нет.

Стали готовиться к похоронам. Вета знала, что баба Галя всегда копила – мечтала организовать себе роскошные проводы, будто они были важнее самой жизни, которую она, как и многие люди ее поколения, жила «на потом». В захламленных шкафах таганской сталинки она прятала миллионы, не потраченные на свежую говядину, брют, рестораны, шелковое белье и морские круизы. Но их не было. Соцработник Людмила, вооруженная новыми сверкающими зубами, подозревала в краже Вету. Та же, наоборот, предполагала, что похоронные скрысила во время одного из визитов хозяйственная Людочка. Положила в сумку из кожзама и была такова.

Хоронили в складчину, вышло скромно. Не сбылась бабы-Галина мечта.

Ночами осиротевшая окончательно Вета особенно ощущала ту ледяную пропасть, которая образуется за спиной человека, оставшегося в роду самым старшим. Она сиротливо вжималась, внюхивалась в пушистую грудь подарка судьбы. Подарок уже регулярно оставался в ее белой квартирке, которая тут же потребовала брутальности и даже трансформации в лофт. Вместе они изучали интерьерные журналы и одобрительно кивали то грубой столешнице из цельного куска дерева, то прозрачным стульям из пластика, то ироничному желтому дивану. Спали вместе недавно, и Вета еще не успела привыкнуть к удавьему сплетению тел, дыханию в затылок, другому существу – в ее не привыкшей к торжественному дуализму кровати. Сбившиеся простыни стыдливо прикрывали Лизаветин легкий, голый, прерывистый сон.

– Вета, куриная твоя голова, – покойная баба Галя вцепилась исхудавшей ручкой в Ветино плечо, – все валяешься, ноги кверху, тунеядка?! Иди и проверь швейную машинку! Там все мои сбережения. В деревянном основании – тайник. Или ты хочешь всю жизнь батрачить в «Будничке»? Умоляю, девочка, промотай эти деньги где-нибудь в Ялте! Или куда там молодежь сейчас ездит. Пей вино, покупай платья, занимайся любовью. Поверь мне: тут ничего нет. А желтый диван – в жопу!

Вета вздрогнула всем телом в рассветной розовой бязи. Полоска свежего апельсинового света резала серые шторы. Так и не поняв, в дырявом ли сне или наяву баба Галя привычно обозвала непутевую внучку куриной головой, Вета вскочила, чуть не упала от резкого прыжка и побежала потрошить литой, сверкающий черными боками зингер.

Воскресным солнечным утром шестого марта дедушке выдали семьсот рублей, и мы отправились на Покровский рынок – покупать мне джинсы.

Добрались ближе к полудню. Рынок вульгарно скалился павильонами с китайскими товарами и пах беляшами. Мне было двенадцать. Я была неприлично худой и казалась себе гадкой. Из-под бесконечных кожаных курток и пластиковых безногих тел с натянутыми на них кружевными трусами на меня сально смотрели десятки черных звериных глаз.

Балансируя на кусочке картона, я перемерила штук двадцать штанов и нашла, наконец, экземпляр, который не болтался на моей тощей заднице. Вышла с джинсами из павильона, чтобы взять у дедушки деньги и оплатить покупку, но у павильона деда не было.

Я бросилась искать его в морозной толпе, пару раз чуть не сбила с ног продавцов с дымящимся чаем, но дед будто сквозь землю провалился…

Обнаружен дедушка был у выхода, куда его весьма нелюбезно тащили под руки два квадратных амбала в дубленках. Он упирался и возмущенно повторял: «Как не стыдно обманывать пенсионера! Где у вас тут милиция?!»