В окне висели ноги. Мужские поджарые мускулистые икры, переходящие в довольно изящные щиколотки и стопы, обутые в черные резиновые сандалии. За ногами – средиземноморский выбеленный солнцем город. Дома напротив стоят почти вплотную. Соседское патио, паутина веревок, колом стоящие купальники и шорты, пропитанные морем.

Нет, это не мое окно. Это окно Анастаса, и оно находится в Барселоне. Анастас прислала мне фотографию, чтобы я оценила аутентичность и очевидный шарм ее испанского жилища.

– Красят фасад к твоему приезду! – пояснила она и добавила рожицу, изображающую объятия.

В моем окне крыло самолета упирается в горизонт. Маленькие человечки суетятся вокруг электрокара – разбирают чемоданы. Я достала скетч и сделала набросок: крыло, взлетное поле, полоска леса. Геометрия.

Самолет готовился к взлету. Я пристегнула ремни и показала изображение своему спутнику – порнопоэту и известному столичному гусару Саше Грею. Он боялся летать и перед посадкой выпил залпом полбутылки «ред лейбла» прямо на глазах у равнодушных пограничников.

– Лучше посмотри на это. – Саша дыхнул на меня алкоголем и табаком и достал из кармашка переднего кресла газету. В глаза бросился заголовок передовицы – «В последний путь».

Мне тоже стало не по себе. И о чем только думают редакторы? Я убрала газетку подальше, достала из рюкзака томик Греевых стихов и засунула поверх ламинированной инструкции по выживанию в авиакатастрофе. Поэтический сборник был куда более оптимистичным – были тут стихи и про изящных юных чаровниц, и про старых, поддатых развратниц. Несколько даже про Россию. В патриотических виршах Грей играл аллегориями: Родина выступала то в довольно избитом образе падшей женщины, то сравнивалась с одинокой волчицей, то с Богоматерью. Не забыл автор и про половые девиации – искусство должно шокировать. Грей был баловнем публики и собирал аншлаги в рюмочных. Критики находили его стихи злободневными и даже называли современным Пушкиным.

«Ай да Грей, ай да сукин сын», – так начиналась почти каждая рецензия на творчество моего спутника в светских альманахах и литературных обозрениях.

Я гордилась нашим знакомством – все-таки «творческая личность, известная в узких кругах», и, когда подруги спрашивали, есть ли что-то между нами, загадочно опускала очи. Ничего между нами, конечно, не было. Пил Грей страшно, и, когда несколько раз у нас после литературных чтений нечаянно доходило до постели, впадал в алкогольную кому в процессе расстегивания крючков бра. Удивительно, откуда он только черпал вдохновение для творчества. Конечно, я могла бы дождаться утра, пускай секс с похмельным несвежим шестидесятилетним стариком – сомнительная радость, но мне запрещено ночевать вне дома. Подкатывать ко мне на трезвую голову Грею мешали наши рабочие отношения. Мой несостоявшийся любовник между тем завел разговор с впередисидящими светлыми головами. Головы смеялись его шуткам женственным приятным смехом. Мне стало неловко – все же хотелось, чтобы все думали, что мы с Греем пара.

Я надулась и уставилась на самолетное крыло. Грей почувствовал мою обиду и отечески потрепал по щеке. Самолет набрал скорость и тяжело, как старая ворона, оторвался от распутной, воющей волком и святой русской земли.

С Анастасом мы в какой-то прошлой жизни работали в одном издательстве. Редактировали мужской журнал о роскошной жизни. Мы совсем не разбирались ни в мужчинах, ни в роскоши и, честно признаться, были типичными страшными ботанами. Анастас вообще с косой. В издательской столовке мы брали на обед картошку фри на двоих. А домой уходили в десять вечера – там нас не ждало счастье. Возможно, поэтому журнал получался, как утверждал издатель, «читабельным». Помимо нас в редакции жил арт-директор. Жил – потому что его постоянно выгоняли со съемных квартир. Это было ожидаемо – всю свою жалкую зарплату арт-директор тратил на брендовые вещи. Правильнее даже будет сказать – на вещь. Какую-то одну. Ремень, кошелек или футболку. В работе он руководствовался правилом «Если не знаешь, как это сделать, сделай это странно». Журнал находили интересным. Арт-директора других мужских изданий о роскоши даже передирали у нас обложки, на которых блистали обнаженные певицы третьего эшелона, звезды реалити-шоу и знаменитые содержанки.

Потом грохнул кризис, издатель подался в политику, журнал закрыли. Анастас отрезала косу и уехала в Барселону навстречу приключениям и красивой жизни. Она удачно влилась в тусовку русских экспатов и стала организовывать для них встречи с модными писателями, поэтами и стендап-комиками, которых выписывала из Москвы. Социальные сети экс-коллеги пестрели фотографиями со знаменитостями, морскими закатами и ужинами при свечах натеплых верандах. Я же кончила бесславно: родила ребенка и устроилась на полставки в издательство. Бесславно главным образом потому, что принесла дочь в подоле собственной матери, а в издательстве веду порнонаправление. Никто, кроме меня, не соглашался, а я взялась. В том числе и за эротоманские опусы Грея, которые, признаться, оказались самым приличным из всего, что я впускаю в свое редакторское лоно. Ежедневно с десяти до трех мне приходится сталкиваться с такими нечеловеческими извращениями, от которых старушка-корректор плачет и грозит уволиться. Я же не чураюсь шокирующей литературы – всегда интересно, до чего автор может дойти в своих фантазиях. Открывая очередную рукопись, я чувствую себя нейрохирургом, препарирующим писательские черепушки, а врач не должен быть брезгливым.

В подоле я принесла все же не матери, а бабушке. Но она положила на меня жизнь и пенсию и потому говорит всем, что это она, а не кто-то там – моя мать. А я ее так отблагодарила. Внучка-жучка. Это бабка еще про порнуху не знает. Я говорю ей, что редактирую словари русского языка. А теперь еще и за границу еду, дочку вон подкинула. Кукушка. Но бабушку это не удивляет – мне есть в кого.

Сашу Грея я везу на растерзание Анастасу. Она организовала творческую сходку русских поэтов в центре Барсы и пригласила его поучаствовать. Я могла бы, конечно, не лететь, Грею не пять лет, я не его литагент, да и с Анастасом мы никогда не были лучшими подругами. Я лечу в Барсу совсем за другим. Купила зачем-то дизайнерские валенки – в стразах и пайетках, которые не меняют их войлочной сути, но превращают в арт-объект. Они лежат в пакете у нас с Греем над головами, среди запаянного в полиэтилен вискаря из дьюти-фри.

Тем временем моего спутника узнали пассажиры.

– Это же этот, как его! Порнопоэт! Грин, Саша Грин! А вы правда изнасиловали освежеванную тушу коровы?

В Барселону однозначно летят интеллектуалы.

Пассажиры просили Грея о селфи, и тот, несмотря на казус с фамилией, не отказывал. Книгу, которую я запихала в карман кресла, он вытащил и подарил блондинкам с женственным смехом. Под нами клубились облачные ковры. Сердце замирало, проваливаясь в воздушные ямы.

Анастас высматривала нас в компании букета мелких белых роз. Увидела, заулыбалась, замахала свободной рукой сквозь толпу. Мы обнялись. Грей осмотрел ее капризно, будто выбирал рождественскую утку на рынке, и отвернулся. Анастас была не в его вкусе. Короткие кудрявые темные волосы. Широкие бедра, низкий таз, крупные ступни приземленной женщины. Не муза.

– Что это у тебя, валенки? – От Анастаса пахло нагретой на солнце кожей. – У нас же сентябрь, жара! – Она взяла из моих рук неудобный пакет, из которого торчала пары черных галош. Я забрала у нее букет и рефлекторно вдохнула. Он совсем не пах. Я отдала его Грею.

Анастас подхватила нас под руки и, уверенно преодолевая натиск туристической толпы, вынесла на стоянку такси и разместила в первом подъехавшем черно-желтом автомобильчике. Грея мы отвезли в гостиницу, больше напоминающую средневековый замок, – отдыхать, пить вискарь на балконе с видом на plaza и готовиться к завтрашним чтениям.