Я не слышала. Я разлила вино по кружкам. Бокалов у соседей не нашлось.

– У меня есть кое-что получше. – Няшка птичкой упорхнула в ванную и принесла косметичку. Из нее она достала сверток фольги, в котором притих многообещающий белый порошок.

– Берем с местными мамочками, – призналась Женя. – С детками так устаешь.

На детском планшете она ловко раскатала четыре скрипучие дороги карточкой из магазина «Сластена» и протянула мне трубочку из-под сока «Крепыш», купленного в русском магазине.

– Давай быстрее, пока Лева в бассейне. – Женя убрала в себя две полоски и протянула мне гаджет.

Я послушно расправилась со своими. А в Москве сейчас снег…

Женя протерла планшет влажной салфеткой, «чтобы не попало деткам».

– Ты такая красивая, – завистливо протянула Няшка (О, Invidia[10]!) – Неужели и у тебя после родов обвис живот?

– Обвис, – призналась я. – А еще он весь в растяжках! Вот, смотри.

Я снова задрала футболку и продемонстрировала испещренную полосами плоть.

– А еще на заднице, – вспомнила я и закатала шорты. – И целлюлит! – Я вцепилась в белую, нетронутую солнцем ягодицу и с силой сжала ее пальцами.

– А грудь! – вошла в раж Женя и стянула футболку. – Вот, вот и вот. – Она опустила голову, отчего подборок ее стал двойным, собрала в ладони свои скромные полосатые грушки с крупными сосками и посмотрела на них с благодарностью.

Налюбовавшись на разрушительные следы материнства, мы нашли их невыразимо прекрасными и расстались почти подругами.

Пока я на втором этаже предавалась порокам, на нашем пятом Андрей собрал в дорогу баул и покормил Майечку банановым пюре. К дворцу подъехал мини-бас и повез нас в Лаос. Сначала – по закоулкам Ан-Вьена, затем по главной улице Нячанга Чан-Фу, оккупированной лживыми туристическими кафе. Свернули в переулки, где кипела настоящая жизнь. Здесь, среди фруктовых развалов с дурианами, за утлыми столиками коротали вечер местные. Они пили пиво, вылавливали из супа кости и сморщенные куриные лапы, играли в нарды и карты. На стульях были разложены коричневые ступни с желтыми пятками. Насытившиеся вьетнамцы предавались Acedia[11] – почесывали и поковыривали свои мозоли. Ноги здесь не считаются чем-то интимным, что стоит прятать в глухих ботах под столом. Ноги.

Нги.

Вскоре электрический город закончился, и автобус провалился во тьму. Майя свернулась на моем животе теплым клубком. Андрей и Герман сопели рядом, накрывшись шкурой эндоскелета. Вокруг невидимой лавой разливалась любовь.

Солнце из-за гор вытягивало как щупальца первые лучи.

– Здравствуй, солнышко, – прошептала я.

Восьмого марта, пока мы были в Лаосе, у Пашки родился еще один сын. Пашка по этому случаю переусердствовал с ромом, упал с байка и сломал ключицу. Его красивая и уже не беременная жена вышла на работу – она трудилась кассиром в русском магазине. Супруг с младенчиком, бутылочками и заживающей ключицей засел дома и вел там бессмысленную борьбу с коликами.

Секретным спасительным планом Андрея оказался новый стартап. Он придумал проводить во Дворце Апокалипсиса квесты. Я вышла на пиар-пенсию, избавившись от своих перверзных нарциссов, добила «Лёшика», который вышел из-под контроля, переименовала рассказик в «Лайк. Шер. Репост» и села придумывать сценарии со зловещими преступлениями, которые предстояло раскрыть участникам экспедиций.

Няшки украли нашу идею и открыли в Нячанге детский сад «Кокосик».

Программисты купили две пары новых адидасов.

Дедушку Куркуля простили и оснастили подержанным байком, на котором он колесил по окрестностям, распугивая тощих псов.

А Жиробасы, так и не совершив ничего героического, улетели в свой Благовещенск.

И только дяди-Мишиной дочери Тане, вероятно, в силу возраста удалось преломить набросанный свыше ход событий. Как и многие юные бунтарки, она собрала скромный чемодан и сбежала. Тоже в Москву.

Вам наверняка интересно, была ли у дяди Миши жена. Была. Но она сидела у себя в комнате, к нам не выходила и в рассказ не попала. Впрочем, теперь все же попала.

В семнадцать лет в моей голове была пустота. Блаженный вакуум, который можно наполнить любыми веществами и материями.

Благовоспитанные барышни в этом возрасте мечтают выйти замуж. Конечно, по любви. Умные – подумывают открыть приют для собак. Сложные – замутить с талантливым, но безвестным бас-гитаристом. Для пущего драматизма.

Я же мечтала попасть на настоящую американскую вечеринку.

Однажды мне это удалось. Для осуществления легкомысленного намерения пришлось даже эмигрировать. Не в Америку – в Канаду.

После насупленных соотечественников канадцы казались невероятными душками. Меня, дочь суровой средней полосы России, очаровывали их неизменные улыбки и how are you. Делиться сокровенным было совсем не обязательно. Канадцев вполне устраивало дежурное I'm fine.

Моим проводником в мир русской эмиграции стал Майкл. Он учил меня водить машину. Выбрасывать из рафинированного инглиша, выпестованного британскими репетиторами, лишние артикли и сложносочиненные времена. Канадцы любят простоту. В Майкле был здоровый лоск, не свойственный болезненным московским парнишкам конца девяностых. В нем напрочь отсутствовала правильная злоба юности, которая взращивается советской школой, русскими классиками, старыми квартирами и прокуренными подъездами. Ни бунтарства, ни раскола, ни надлома. Ни капли темного романтизма. Майкл был физически и ментально настолько здоров, что являлся живым пособием по человеческой нормальности. После пары глупых романов со сложными творческими людьми, обитавшими на гуманитарных факультетах, он казался мне существом с другой, высшей планеты.

Между тем Майкл был всего лишь моим кузеном. Если быть точнее, сыном сестры маминого нового мужа. Сложная семейная связь, несмотря на отсутствие кровного родства, не позволяла воспринимать его как объект вожделения.

В день, когда сбылась розовая мечта, Майкл заехал за мной ровно в пять. Он был возбужден и напоминал молодую восторженную собаку. Даже от припаркованной у дома машины бежал как-то боком. Опрокинул стакан ледяного лимонада, предложенного мамой.

– Ты слышишь? Мы едем на вечеринку! Ты же хотела попасть на настоящую американскую вечеринку?! Сейчас мы туда отправимся! Нас ждут барбекю и большой бассейн!

Мама разволновалась и выдала мне свой купальник. Синий, в желтых пальмовых листьях.

Я померила. Грудь у меня явно в папу.

Майкл укладывал волосы маминым гелем. Они блестели и вились как змеи. Мама нараспев, с американским акцентом поинтересовалась, в честь чего намечается пати.

– День рождения у одного парня, – Майк неопределенно махнул рукой.

Мама на русском напутствовала, чтобы в десять меня привезли домой. Майкл улыбался брекетами и уверял, что все будет fine. Мамин английский был пока не fluent, но акцент ей удавался хорошо.

Дом, где гремела вечеринка, был кинематографичен и богат – идеальная площадка для съемок сусального семейного фильма. Там, где он, она, трое детей и большая слюнявая собака. Мама мечтала о таком доме. Скромный таунхаус, в котором мы поселились, ее не устраивал. Бывает, что люди живут так, словно их жизнь – временная. Мама не покупала в таун мебель, лишь самое необходимое. Не украшала стены картинами, медвежьими шкурами и семейными фотографиями. Задний двор грустно зарастал травой без надежды на клумбы и альпийские горки. Мама берегла дизайнерские фантазии для жилища мечты. Таун стоял сиротой.

– Hello, nice to meet you! – На добротном крыльце нас встречала блондинка в изящных очках-невидимках с цепочкой из искусственного жемчуга. За ее спиной маячил полноватый добродушный канадец в клетчатой рубахе. Блондинка улыбалась всем телом. Уши ее уходили куда-то на затылок, лопатки смыкались на спине. Вокруг глаз веселились морщинки, которые хозяйка дома наверняка мазала кремом, не подозревая, насколько они прекрасны. В ушах и на позолоченных курортным солнцем пальцах сверкали алмазы. Ноги хозяйки удобно чувствовали себя в черных резиновых шлепанцах. Канадцы носят сланцы даже с вечерними платьями. Они ходят в них, пока градусник не покажет ноль. В сланцах удобно. Настолько, что мне стало неудобно за свои туфли. Я поспешила их снять. Среди груды резиновых тапок нарядные туфли смотрелись очень по-русски.