Произнося последнюю фразу, Илья слегка смутился.

– Сразу подаришь? – уточнила я.

– Сразу. Клянусь сердцем матери! – заверил маленький вуайерист.

Я согласилась. У Ильи был классный круг. С Микки-Маусом! Отец привез ему диковинку из удивительной страны ФРГ.

Я скрипнула покосившейся от влаги дверью душа и на всякий случай закрыла ее на крючок. Он с трудом вписался в забитый в доску загнутый ржавый гвоздь. Полутьма была изрезана полосами солнечного света, в которых мельтешили и сверкали пылинки. Я скинула сандалики и ступила голыми ногами на скользкий прохладный пол. Пахло сыростью. В углах утлой постройки рос мох и несколько тощих грибков. Надо потом предложить Илье их съесть. Сняла нарядный сарафан. Подумала – и стянула трусы до колен. Они сами упали на голые ступни с поджатыми пальцами. Я сделала шаг из порочного круга. Полосы света гуляли по загорелой коже.

В одной из щелей, самой широкой, хищно блестел шкодливый соседский глаз.

– Ты похожа на тигра!

Я рассматривала свои звериные лапы и голый полосатый живот. За дверью послышался странный шорох и глухой топот убегающих по земляной тропинке ног. Я быстро вскочила в исподнее, натянула сарафан, наспех влезла в сандалии, дернула дверь – она была заперта снаружи, кажется, на корявую палку.

– Дурак, – прокричала я в щель.

Я стала бить в деревянные доски хрупким плечиком, палка в дверной ручке крутилась в агонии, но не сдавалась. Наконец коряга повернулась узловатым боком на девяносто градусов, съехала вниз и выпала из ржавой железной скобы.

В лицо дохнула свобода.

Я села на порог, жестом императрицы застегнула сандалии и, сорвав полутораметровый зонт крапивы, отправилась на поиски заточителя. Обошла сад, заглянула за дровницу, проверила дачный нужник – соседа нигде не было. Крапива колола пальцы. Я выбросила ее в яму с компостом и вышла за калитку в надежде увидеть Илью в липовой аллее убегающим к своей стародевной тетке.

Улица была пустынна. На заборе красовалась угольная надпись:

Я не знала, что такое проститутка, но подозревала, что словечко скрывает в себе некую интригу. Надо будет спросить, что значит «проститутка», у соседской девочки Аннули. Хотя что она может знать о проститутках – ее же воспитывает бабка, симпатичная такая женщина. Антонина Николаевна. Ей памятник при жизни надо поставить – так говорили все в округе. Мать-то Аннулю бросила, а бабушка подобрала. Очень интеллигентная дама. Носки она называет джурабами, прихожую – тамбуром, а газеты – прессой. Тем не менее Аннуля утверждала, что знает, откуда берутся дети, и как-то учила меня целоваться взасос. С языками! Я нарвала одуванчиков и принялась оттирать ими заборное граффити. Из полых стеблей сочился белый сок. Уголь размазался, смешавшись с цветками. На пальцах проявились липкие коричневые пятна.

Из-за угла показалась мощная фигура в полосатом трико и льняных штанах – это была тетка Ильи. За ней семенил маленький любитель грибов, подкидывая в воздух так и не доставшийся мне подарок. Мышь на его резиновом боку ухмылялась, как, вероятно, умеют только микки-маусы из ФРГ. Парочка направлялась на пляж.

– Шесть лет всего, а про нее уже на заборах такое пишут. – Трико колыхнулось от негодования широкими синими полосками. – Илюша, отвернись! – скомандовала она племяннику.

Илья надел круг на себя и показал мне язык. Подрагивая от его хаотичных прыжков, он удалялся от меня и становился все меньше и меньше, пока не исчез в пыльном мареве проселочной дороги.

На заборе в лучах полуденного солнца испарялась одуванчиковая надпись.

А тем временем в Москве шла битва за дефицитные плавательные средства. Бабушка в обеденный перерыв, который затянулся до вечера, обежала все близлежащие универмаги, пока не нашла лучший, по ее мнению, экземпляр, с торчащей надувной ромашкой – для защиты головы ребенка от солнца. У дедушки не было денег, но он тайно пробрался в заброшенную московскую квартиру, похитил собственную коллекцию марок, которую собирал с детства, и выменял ее на старенький резиновый круг у приятеля-филателиста. Мама раскрутила на подарок для дочки богатого любовника Эдика. Дедушкина сестра выбила в министерстве круговый талон и, отстояв в очереди в ГУМе несколько мучительных часов, еле втиснулась с ним в душную, пропахшую потом электричку Москва – Тверь. Папа тоже проявил себя. Наловив бычков, он просто украл круг у каких-то заигравшихся в мяч детей.

Вечером я сидела на тахте, покрытой клетчатым пледом, и чувствовала себя самым счастливым ребенком на свете. Вокруг меня лежали круги. Был тут и красный в жуках, и синий в медузах, и с черепахами, один даже с драконьим хвостом. И, о чудо, запрошенный у прадеда круг-дельфин! Я надела на себя все сразу и стала похожа на детскую пирамидку. Дедушка фотографировал исторический момент на полароид.

– Ну, теперь ты не утонешь, – вздыхала бабушка.

Мама удивлялась, как это папе удалось раздобыть круг, и смотрела на него каким-то новым взглядом. Он обещал достать ей польские лаки. А дедушкина сестра расчувствовалась и подарила бабушке свои патисонные грядки. Под прадедовым портретом, в остывающем после дневного зноя доме мы выглядели счастливой, канонической семьей, будто сошедшей с картинки из букваря, по которому бабушка все лето учила меня читать.

На столе дымилась кружка парного козьего молока.

– Выходи, мы у подъезда, – прожужжал вотсап. Вета уже стояла на пороге в светлой шубе-чебурашке, которой дизайнеры вдруг решили подарить вторую жизнь. Она нахлобучила на голову шапку крупной вязки и выскочила из своей девичьей квартирки. Мать бы шубу, конечно, не одобрила, отчеканила бы: «Дешевка. На рыбьем меху. И маркая к тому же. Купила бы лучше мутон».

Вета жила непрактично – по инстаграму. И вещи, и обои, и кофейни она выбирала, мысленно представляя себе, как это можно красиво сфотографировать и представить в «ленте». События, чувства, пейзажи, еда, города, люди – в ее воображении все немедленно трансформировалось в квадратные фрагменты. Цифровой вариант собственной жизни устраивал Вету больше, чем реальность.

После угрюмой сырости подъезда уличный воздух показался зуболомительным, как мороженое. Непременно крафтовое. Воздух, как крафтовое мороженое. Классное сравнение, надо будет запостить вместе с фоткой в шапке. Должны хорошо полайкать.

Скинув с плеча рюкзак, будто это было ружье, она плюхнулась на заднее сиденье старого «фольксвагена». Машинка принадлежал Катерине – Ветиной институтской подруге. Натретьем курсе они автостопом доехали от Москвы до Питера на «газели», в которой, помимо водителя Валеры и музыкальных дисков, полукружьями торчащих по периметру лобового стекла, оказался гроб. Как выяснилось, он принадлежал новопреставленной теще зловещего водилы. Всю дорогу крышка гроба неприятно постукивала, студентки тревожно переглядывались, а балагур Валера ржал, бросал руль и орал: «Ну девки, ну кошелки! Что, ссыте? Да пустой он, пустой!»

С тех пор они себя так и называли. Кошелки. Нелепые существа.

Рядом с Катериной застенчиво и нежно, как жасмин после дождя, сияла утренняя Янка. Специально взлохмаченная голова торчала из безумного двухметрового шарфа. В руке – бутылка какой-то дряни. То ли смузи, то ли соевое молоко, не разберешь. Янка была моложе кошелок лет на пять. В ней еще присутствовало бунинское «легкое дыхание», которое безвозвратно исчезает после тридцати. В детстве Яна делила с Катериной дачный забор и преданно прикрывала перед предками ночные похождения пубертатной соседки. Клялась, что та заигралась у них на террасе в преферанс. Со временем разница в возрасте стерлась, и уже нагулявшаяся Катерина доказывала Янкиной маме, что младшая подруга накануне откушала у них немытой черешни и вот, «представляете, теть Свет, отравилась». Хотя Яночка просто неудачно смешала «отвертку». Но это было давно, давно. Катерина с тех пор пришвартовалась к мужу, и уже он выкручивался, явившись домой в два ночи. Яна не держала во рту ничего, крепче зеленого чая.