Первые годы пребывания в Париже были для И. Эренбурга годами становления и мучительных идейных поисков. Не обходилось и без резких кризисов. В «Книге для взрослых» (1936) он вспоминает об этих «годах растерянности», о своих попытках разобраться в мире, найти справедливость: «Я хотел во что-нибудь верить: я не знал утром, как прожить день… Я годами бился над тем, откуда приходит зло». Любимые им французские и испанские поэты были спутниками его размышлений, у них он искал ответа на мучившие его вопросы: «В стихах Жамма оправдывался не только голубь, но и коршун… Франсуа Вийона я полюбил за то, что он возвысил человеческую слабость». Любовь к поэзии, естественно, рождала желание перевести, передать другим «слезы Верлена, опьяненного иным миром, улыбку отчаяния Лафорга или детские молитвы Жамма». Переводы И. Эренбурга, выражаясь словами С. Я. Маршака, были «плодом любви, а не брака по расчету». Эти годы становления были наиболее напряженным периодом в его переводческой деятельности, хотя переводчиком-профессионалом И. Эренбург никогда не стал. В книге «Люди, годы, жизнь» он вспоминает: «Я много переводил, но переводил стихи, а их чрезвычайно редко печатали. Переводил я и современных французских поэтов, и фаблио XIII века, баллады Франсуа Вийона, сонеты Ронсара, проклятья д’Обинье; научился читать по-испански, перевел отрывки из „романсеро“, произведения протоиерея из Иты, Хорхе Манрике, святого Хуана Кеведо. Это было страстью, а не профессией». Многие из переводимых поэтов оказали значительное влияние на неокрепший «голос» молодого И. Эренбурга. Одни увлечения быстро проходили (как это было о Франсисом Жаммом), другие остались на всю жизнь. Уже при первом контакте с французской культурой поэт понял, что Франсуа Вийон, несмотря на то что он «жил в XV веке, был вором и разбойником», был ему гораздо ближе, чем автор стихотворения «Полдень фавна». («Послеполуденный отдых „фавна“»). Баллады Вийона, сонеты Ронсара и Дю Белле, стихи о смерти Хорхе Манрике сопровождали писателя в течение всей жизни.

В 1912 г. И. Эренбург перевел рассказ «Тайна графини Варвары», принадлежавший перу французского поэта-символиста и прозаика Анри де Ренье. Так началась переводческая деятельность И. Эренбурга, особенно напряженная в первые годы его пребывания в Париже. В 1912–1916 гг. он публикует большую часть своих переводов из испанских поэтов, переводы из Франсиса Жамма (1913), антологию «Поэты Франции» (1914), переводы из Франсуа Вийона (1916). Начиная с 1938 г. И. Эренбург много переводил чилийца Пабло Неруду, с пятидесятых годов — кубинца Николаса Гильена. Тогда же, в пятидесятые годы, он заново шлифует свои переводы из Вийона, заканчивает серию переводов из Иоахима Дю Белле (по крайней мере некоторые из этих последних были сделаны еще в 1916 г., а то и раньше. В книге «Люди, годы, жизнь» И. Эренбург вспоминает, как он в «Ротонде» бился над переводом сонета Дю Белле «Зову, кричу…»). Как видим, в зрелый период своей жизни И. Г. Эренбург как переводчик больше обращался к латиноамериканской поэзии. Из своих французских современников и друзей он перевел немного — всего несколько стихотворений и отрывков из Поля Элюара и Робера Десноса. Это связано, конечно, с особенностями биографии писателя, с его личным участием в борьбе испанских демократов против фашизма, с поездками по Латинской Америке.

Каковы теоретические взгляды И. Эренбурга на поэтический перевод и каковы его практические принципы перевода? Прежде всего он отличал, конечно, перевод прозаический от поэтического, считая поэзию совершенно специфической областью. В статье «О поэзии Поля Элюара» он писал, что «есть такие прозрения, такие ощущения гармонии или разлада, которые не выразить ни в новелле, ни в статье».

Судя по многим высказываниям И. Эренбурга, его не привлекала описательная поэзия (типа Теофиля Готье и «парнасцев») или поэзия, занятая метафизическими вопросами (как поэзия Малларме). Он тяготел к поэзии простых и обнаженных эмоций («небольшие песенки, детские жалобы и сомнения» Верлена), часто сопряженных с логической ясностью и остротой мысли (как у Дю Белле). Он высоко ценил иронию, почти неизбежную у критически мыслящего поэта (Лафорг). Чтобы передать на другом языке ощущение «гармонии или разлада», «слезы Верлена… улыбку отчаяния Лафорга или детские молитвы Жамма», переводчик должен прежде всего постигнуть духовный мир, духовное состояние поэта, перевоплотиться. «Я полагаю, что для совершенного перевода стихотворений необходимо, чтобы переводчик перестал быть самим собой, перевоплотился, стал автором», — писал И. Эренбург в предисловии к книге переводов из Франсиса Жамма. Своей неспособностью перевоплотиться объясняет автор то, что ему «не удалось» перевести последние стихи Франсиса Жамма, написанные после того, как поэт декларировал свое обращение в католичество. Отсутствие таких поэтов, как Рене Гиль, Жюль Ромен, Жорж Дюамель и др., в антологии «Поэты Франции» переводчик объясняет «полной невозможностью найти в их творчестве доступные и близкие ему элементы». Не случайно поэтому, что наибольшие переводческие удачи И. Эренбурга приходятся на стихи поэтов, внутренне ему наиболее близких, несмотря на отдаленность во времени: Хорхе Манрике, Франсуа Вийона, Дю Белле, Верлена.

И. Эренбург не раз писал о значении самой формы стиха, слов и образов для передачи специфических для поэзии ощущений «гармонии или разлада». Трудность перевода поэзии Элюара И. Эренбург видел в том, что его стихи «держатся на ритме и загадочном сплетении слов», и относил Элюара к поэтам, которые не показывают, а «ворожат», чьи стихи «неотделимы от магического сочетания слов». Переводчик жалел, что он часто по необходимости «обескрашивал образы, сглаживал обороты» Франсиса Жамма. Неоднократно И. Эренбург писал, что он стремился по возможности передать форму стихотворения, особенности рифмовки, образности, отступления от классического стиха, свободный и «освобожденный» стих и т. п., меняя размеры, делая пропуски слогов. Однако эти заявления порой оставались декларативными.

В предисловии к переводам из Франсуа Вийона И. Эренбург сам писал об этом: «Переводя баллады, составленные из отдельных образов или выражений („Баллада примет“, „Баллада противоречий“ и т. п.), я, сохраняя, мне кажется, общий дух и форму, был принужден часто заменять выражения, картины другими, более или менее им соответствующими». Что это означает? Приведем такой пример. Начало «Баллады истин наизнанку» можно перевести примерно так: «Нет лучше ухода, чем морить голодом, лучше услуги, чем от врага, нет лучше еды, чем охапка сена, лучше сторожа, чем спящий, только обманщик милосерден, только трус надежен, только вероломный человек верен слову, только влюбленный — хороший советчик». И. Эренбург, сохраняя сам принцип противопоставления, часто меняет противопоставляемые понятия:

Порядок противопоставлений, конечно, полностью изменен. Во второй строфе перевода встречаем строки из первой строфы баллады Вийона: «На помощь только враг придет… Кто крепко спит, тот стережет» и т. д. Все эти изменения, видимо, оправданны, поскольку суть стихотворения не в отдельных понятиях, а в их остроумном противопоставлении. Но есть у И. Эренбурга и такие переводы, как, например, «Противоположения Фран-Гонтье». Здесь при великолепной передаче духа, интонации стихотворения Вийона сохранена и почти буквальная точность. В принципе И. Эренбург, видимо, считал фактическую точность совсем не обязательной в поэтическом переводе. Вместе с тем он был, конечно, против того, чтобы, по выражению М. Лозинского, «переливать чужое вино в свои привычные мехи». Судя по всему, его идеалом было стремление воссоздать подлинник во всем своеобразии его содержания и формы. И. Эренбург считал, например, принципиально важным передачу особенностей свободного стиха Пабло Неруды, критикуя при этом переводчиков, которые добавляют от себя отдельные слова, целые выражения и строки, заменяя тем самым простоту и обнаженность языка поэта условными поэтическими штампами. В предисловии к переводу книги Пабло Неруды «Испания в сердце» (1939) И. Эренбург отмечал: «Перевод его стихов труден. Я старался не отступать от подлинника».